Тайна сокровищ Заколдованного ущелья - [27]
Зейнальпур говорил то же самое. И жена ювелира. Хотя она-то, препоручив другим подобные речи, сама в основном занималась сбором маклерского процента с каждой сделки крестьянина. Ювелир сбывал для крестьянина его золото, жена ювелира приобретала для него предметы домашнего обихода, и оба они жили распрекрасно, дожидаясь лишь окончания, строительства нового дома в деревне, чтобы поскорее устроить свадьбу, засесть в деревне и поглубже влезть в дела крестьянина, разнюхать, откуда берется золото, побольше нажиться.
Ну а пока жена ювелира тоже не сидела сложа руки: она начала составлять собственный долгосрочный финансовый план, чтобы на случай, если дела крестьянина ухудшатся и ее прибыли уменьшатся, тотчас могла бы собраться с силами и перестроить жизнь независимо от существования этого человека, хотя весь ее план основывался именно на существовании крестьянина, поскольку предусматривал использование древнейшей женской профессии.
Жена ювелира устроила также, чтобы крестьянин взял в качестве подручного и управляющего, который наблюдал бы за делами в деревне, юнца, жаждущего известности в мире искусства, ее родича. В действительности же парень был «пятой колонной», агентом, шныряющим в поисках золота. Однако никаких результатов это не дало, поскольку малый тоже был себе на уме, то есть думал, как бы ни о чем не думать, так что, если у крестьянина возникала необходимость отправиться к источнику сокровищ, он делал это либо утром, до восхода солнца, когда наш нежный юноша все еще видел во сне Лелюша и Мэрилин Монро, либо днем, после обеда, когда малыш дремал, одурев от гашиша. Хотя жена ювелира не слишком надеялась на то, что труды парня увенчаются успехом, и отослала его в деревню, в основном желая разлучить с дурными товарищами, однако в глубине души она лелеяла мысль, что, быть может, судьба ему улыбнется, выпадет счастливый случай – и ключ к сокровищам окажется у него в руках. А если это не удастся, то жизнь вдали от городского разврата и нравственное очищение уже сами по себе являются удачей и достижением.
Гораздо больше жена ювелира рассчитывала на девушку-служанку, та была ее главной ставкой, главной наживкой. Девушка быстро продвигалась по пути достижения ее и своих собственных желаний. Она еще больше пополнела и закрепила свои природные данные, усовершенствовав их постоянной тренировкой, самыми разнообразными упражнениями. Она была ловкой и понятливой, умела «крутиться» как надо. Тот, кто вертится в нужное время и в нужном месте, получает превосходство, притом точно знает, какое и в чем. Идет ли речь о превосходстве внутреннем, духовном, или о внешнем – неважно, суть остается та же.
Для крестьянина и внешний мир, и внутренний соединились в одно: внешний вид, то, что видно снаружи. Зачем ему в его положении погружаться в какие-то копания в собственной душе? Вся его духовная жизнь сводилась к инстинкту охраны его тайны. Это и все, что было с этим связано, он видел и понимал. Он замечал, конечно, в других проявления хитрости, алчности, подобострастия, но богатство было так велико и досталось ему так легко и внезапно, что отличие его особы от других представлялось ему большим, чем было на самом деле, таким огромным, как если бы эти другие вовсе не существовали. Исключительность настолько выделяла его из ряда прочих людей, что он потерял к ним интерес и, таким образом, освободился от них. Исключительность позволяла ему отразить их коварные посягательства, преградить дорогу их алчности, преображала их лесть в признание его законного превосходства над ними. Устраниться от них было можно, но приглядываться к ним – нет! Он закрывал глаза на их делишки не из благородства души, а от мании величия. Им двигала не щедрость, а неумение считать. Если там и был расчет, то примитивный расчет мести. Внешне крестьянин изменился, как бы вырос, но его ограниченное, мелкое сознание оставалось все столь же мелким. Его ограниченность в сочетании с претензией на величие порождала заносчивость и хамство, его примитивность не знала сопоставлений и раздумий – они казались ему равно смешными и опасными.
Любой предмет на плацу нового дома представлялся хозяину знаком собственной силы и важности, он не мог понять, что все это – лишь альбом иллюстраций к его кругозору, его самосознанию: былой яблоневый сад прекратился в скопище гипсовых и цементных фигур, своего рода ноев ковчег разрозненных образчиков всякой дряни, необузданных претензий, обветшавших фантазий, власти денег и дурного, грубого, неразвитого вкуса. Он совершенно не понимал, что переменить место, в котором живешь, еще не значит перемениться самому, не понимал, что подобная перемена отнюдь не свидетельство прогресса, это не разрыв с прошлым, такой разрыв лишен смысла, подобно плаванию на судне без руля: неуправляемое, оно скользит по течению, это и нелепо, и опасно.
