Тайна сокровищ Заколдованного ущелья - [15]

Шрифт
Интервал

22

Печенка на вертеле брызгала на угли жиром и соком, громко шипела и трещала. Они стояли в ожидании перед жаровней уличного шашлычника. Когда куски, нанизанные на вертел, потемнели, шашлычник еще разок посыпал их солью и протянул крестьянину. Тот был все еще в городской одежде. Мужчина слегка надкусил корочку – проверил, не пережарена ли печенка, – подул, чтобы остудить, поднес кусок ко рту девушки и сказал:

– Хорош! На, поешь.

Девушка принялась уплетать печенку.

Они блаженствовали.

23

Девушка смущенно молчала. Жена ювелира распекала ее:

– Ах, чтоб тебя! Никогда ты, видать, ума не наберешься… Ты что же, несчастная, честь свою на два куска печенки променяла?!

24

Подъем наверх просто ошеломил их: ничего подобного они не испытывали, да и представить себе не могли. Онемев от восторга, они только поглядывали друг на друга и на людей, набившихся в тесную металлическую кабину лифта. Так продолжалось, пока кабину не тряхнуло, и они догадались, что лифт остановился. Дверь открылась, и пассажиры, толкаясь, хлынули в коридор; они последовали за ними. Стены в коридоре были все бархатные, разрисованные разными картинками, обитые по краю золотым позументом. Между двумя рядами позумента были густо натыканы пуговицы, так что стена напоминала не то диванную подушку, не то поставленный стоймя тюфяк. Крестьянин ткнул пальцем выпуклость между пуговиц – палец ушел в мягкую глубину. Двустворчатая дверь в конце коридора походила на двуспальный матрас в деревянной раме. Миновав дверь, они уткнулись в выезжавший из стены кузов автомобиля, доверху заваленный букетами цветов. Автомобиль был гипсовый, а цветы – пластмассовые. Дальше перед ними открылся длинный зал с красными бархатными занавесями на окнах, густо заставленный столиками, вокруг которых сидели жующие люди. В проходах стояли лакеи в красных бархатных ливреях, уже немного поблекших. Об их ослепительной яркости в былые времена можно было судить по украшенным золотым галуном и кистями разрезам на рукавах и на спине; ныне золото почти потеряло блеск. Через широкие окна зала открывался вид на обе стороны города. Одна сторона была представлена ржавыми пятнами ветхих щипцовых кровель, редкими низкорослыми деревьями, запыленными и чахлыми, другая – яркими бликами стекла на облицованных камнем колоннах, гладкими стенами современных зданий (только камень, никакого намека на дерево!), которые ровными рядами покрывали склоны холмов, уходя вдаль, вплоть до отрогов застывшего в молчании горного хребта. Раскинув густые снега и обнажив утесы, тот как бы стоял на страже этого скопища построек, укрывал и охранял их, но вместе с тем разбивал в пух и прах все их претензии на высоту и величие.

Однако собравшимся в зале не было дела до этой панорамы, они были всецело погружены в процесс поглощения пищи. Похоже, что накрытые столы представляли собой единственное зрелище, доступное их взорам.

25

Сидя на полу у ног хозяйки, девушка описывала красоты, которые она повидала, рассказывала, чем ее угощали, и в то же время медленно растирала колени женщины.

– Повыше, – приговаривала та.

Массаж способствовал хорошему расположению духа, жена ювелира была довольна: отчет служанки пришелся ей по душе. С наслаждением потягиваясь, она с шутливым упреком проговорила:

– И ты все, все это съела? Не ешь столько, а то слишком разжиреешь, твой-то к тебе и не подступится! – И, хлопнув по круглому заду девушки, добавила: – Этим местом крутить надо!

26

Крестьянин крутил в руках блюдо и рассматривал выгравированные на нем фигуры. Его взору предстал Скорпион. Он узнал его по хвосту. Ему было известно, что в хвосте у скорпиона жало; зачем же рисовать эту нечисть на блюде?… Там были и другие изображения, но большинство из них ничего не говорили ему. Водолей, Близнецы, Дева ничем не походили на знакомые ему примитивные рисунки. Зато Лев, Весы и Козерог особенно удались художнику. Крестьянин опять повертел блюдо.

Ножовкой он отпилил оба золотых рога, возвышавшихся за ушами идола. В руках идол держал золотой гранат. Он обстриг ножницами его листья, сам плод расплющил молотком, а стебелек оторвал.

Перед большим золотым козлом, у которого были глаза из изумрудов, клюв, словно у орла, и львиная грива, стояла свеча размером с высокую колонну. И свеча, и язык пламени величиной с кирпич, и толстый, как веревка, фитиль были сделаны из золота. Ухватившись клещами, он оторвал золотое пламя.

Лопатой он начал сгребать золотой песок, которым была усыпана земля между надгробиями и перед изваяниями божеств.

27

Лампочек в люстре было тысяч четыреста, так что канделябры о сорока свечах, которые носят в религиозных процессиях, совершенно меркли перед этим сверкающим каскадом света, изливающимся с высоты, семикратно превышающей рост человека. Крюк люстры был вделан в потолок седьмого этажа, а хрустальные подвески волнами ниспадали до первого, так что до них можно было дотянуться рукой. Покупатель, вошедший в торговый центр, прежде всего попадал в вестибюль с огромным, облицованным глазурованной плиткой бассейном. Бассейн был велик чрезвычайно – куда такой денешь? – пришлось возвести специальное здание, чтобы прикрыть его… В сущности, именно бассейн лег в основу архитектурного проекта этого универмага. И хотя на первый взгляд такое решение кажется равносильным тому, чтобы создавать море специально для корабля или ногу специально для башмака, можно считать, что это было предпринято в целях рекламы.


Еще от автора Эбрахим Голестан
Карусель

В предлагаемый читателям сборник одного из крупнейших иранских писателей Эбрахима Голестана вошло лучшее из написанного им за более чем тридцатилетнюю творческую деятельность. Заурядные, на первый взгляд, житейские ситуации в рассказах и небольших повестях под пером внимательного исследователя обретают психологическую достоверность и вырастают до уровня серьезных социальных обобщений.


Горькая доля

В предлагаемый читателям сборник одного из крупнейших иранских писателей Эбрахима Голестана вошло лучшее из написанного им за более чем тридцатилетнюю творческую деятельность. Заурядные, на первый взгляд, житейские ситуации в рассказах и небольших повестях под пером внимательного исследователя обретают психологическую достоверность и вырастают до уровня серьезных социальных обобщений.


Калека

В предлагаемый читателям сборник одного из крупнейших иранских писателей Эбрахима Голестана вошло лучшее из написанного им за более чем тридцатилетнюю творческую деятельность. Заурядные, на первый взгляд, житейские ситуации в рассказах и небольших повестях под пером внимательного исследователя обретают психологическую достоверность и вырастают до уровня серьезных социальных обобщений.


Два дерева

В предлагаемый читателям сборник одного из крупнейших иранских писателей Эбрахима Голестана вошло лучшее из написанного им за более чем тридцатилетнюю творческую деятельность. Заурядные, на первый взгляд, житейские ситуации в рассказах и небольших повестях под пером внимательного исследователя обретают психологическую достоверность и вырастают до уровня серьезных социальных обобщений.


Любовь юных лет

В предлагаемый читателям сборник одного из крупнейших иранских писателей Эбрахима Голестана вошло лучшее из написанного им за более чем тридцатилетнюю творческую деятельность. Заурядные, на первый взгляд, житейские ситуации в рассказах и небольших повестях под пером внимательного исследователя обретают психологическую достоверность и вырастают до уровня серьезных социальных обобщений.


Мертвый попугай моего соседа

В предлагаемый читателям сборник одного из крупнейших иранских писателей Эбрахима Голестана вошло лучшее из написанного им за более чем тридцатилетнюю творческую деятельность. Заурядные, на первый взгляд, житейские ситуации в рассказах и небольших повестях под пером внимательного исследователя обретают психологическую достоверность и вырастают до уровня серьезных социальных обобщений.


Рекомендуем почитать
Бус

Любовь слепа — считают люди. Любовь безгранична и бессмертна — считают собаки. Эта история о собаке-поводыре, его любимом человеке, его любимой и их влюблённых детях.


Листки с электронной стены

Книга Сергея Зенкина «Листки с электронной стены» — уникальная возможность для читателя поразмышлять о социально-политических событиях 2014—2016 годов, опираясь на опыт ученого-гуманитария. Собранные воедино посты автора, опубликованные в социальной сети Facebook, — это не просто калейдоскоп впечатлений, предположений и аргументов. Это попытка осмысления современности как феномена культуры, предпринятая известным филологом.


Сказки для себя

Почти всю жизнь, лет, наверное, с четырёх, я придумываю истории и сочиняю сказки. Просто так, для себя. Некоторые рассказываю, и они вдруг оказываются интересными для кого-то, кроме меня. Раз такое дело, пусть будет книжка. Сборник историй, что появились в моей лохматой голове за последние десять с небольшим лет. Возможно, какая-нибудь сказка написана не только для меня, но и для тебя…


Долгие сказки

Не люблю расставаться. Я придумываю людей, города, миры, и они становятся родными, не хочется покидать их, ставить последнюю точку. Пристально всматриваюсь в своих героев, в тот мир, где они живут, выстраиваю сюжет. Будто сами собою, находятся нужные слова. История оживает, и ей уже тесно на одной-двух страницах, в жёстких рамках короткого рассказа. Так появляются другие, долгие сказки. Сказки, которые я пишу для себя и, может быть, для тебя…


Бытие бездельника

Многие задаются вопросом: ради чего они живут? Хотят найти своё место в жизни. Главный герой книги тоже размышляет над этим, но не принимает никаких действий, чтобы хоть как-то сдвинуться в сторону своего счастья. Пока не встречает человека, который не стесняется говорить и делать то, что у него на душе. Человека, который ищет себя настоящего. Пойдёт ли герой за своим новым другом в мире, заполненном ненужными вещами, бесполезными занятиями и бессмысленной работой?


Дом

Автор много лет исследовала судьбы и творчество крымских поэтов первой половины ХХ века. Отдельный пласт — это очерки о крымском периоде жизни Марины Цветаевой. Рассказы Е. Скрябиной во многом биографичны, посвящены крымским путешествиям и встречам. Первая книга автора «Дорогами Киммерии» вышла в 2001 году в Феодосии (Издательский дом «Коктебель») и включала в себя ранние рассказы, очерки о крымских писателях и ученых. Иллюстрировали сборник петербургские художники Оксана Хейлик и Сергей Ломако.