Тайна «Сиракузского кодекса» - [45]

Я повторил.

— Над Тихим океаном в это время день, — добавил я.

И услышал шелест страниц.

— Не получается. Я провела всю вторую половину дня в «Конкорде».

— А что, в «Конкордах» теперь нет телефонов?

— Ты в своем уме? Минута разговора из «Конкорда» стоит пять долларов.

— С каких пор тебя это останавливает?

— Кроме того, — жеманно проговорила она, — пользоваться телефоном в горячей ванне не разрешается.

— Уверен, они скоро решат и эту проблему. Ты провела в горячей ванне весь перелет до Лондона?

— От Вашингтона всего два с половиной часа.

— Просто я не слышал плеска.

— Плеска было сколько угодно, — сердито сообщила она. — Время от времени.

— Мишель? Ты мне позвонила только для того, чтобы так тонко намекнуть, что во вторник ты принимала горячую ванну в «Конкорде»?

— И этим утром, — добавила она мечтательно. — На обратном пути.

— Поздравляю, — я вздохнул.

— Как ты считаешь, до завтра рама будет готова, Дэнни?

Я обозначил серо-коричневым сегодняшний звонок.

— Сегодня пятница, Мишель.

— И что? Ты ведь почти закончил?

Я даже не оглянулся на верстак.

— Слои древесины подклеены. Рама собрана и подготовлена. Рисунок резьбы нанесен. Резьба едва начата. Меня обвинили в убийстве. Суди сама.

— Вот видишь? Если ты проработаешь все выходные…

— Что случилось, Мишель, у нас нехватка наличности?

— Ты и наполовину не представляешь…

— Это ты ежедневником шуршала?

— Да.

— Сделай пометку. Ты звонила мне сегодня. Пятница. Записала?

— Предположим, — солгала она, — и что?

— Перелистай на следующую пятницу.

Я подождал. Тишина.

— Нашла?

— Нашла, — упрямо сказала она.

— Сделай пометку: «Позвонить Дэнни насчет работы для Штайнметца». Ну как? Готово?

— Готово, — ледяным голосом сообщила она и повесила трубку.

Я и сам сделал серо-коричневую пометку на следующей пятнице. «Позвонит Мишель». Потом я засунул карандаш ее цвета обратно в жестянку из-под кофе и взялся за искалеченную стамеску.

Лезвие каждого резца — это десять миллиметров золингеновской стали. Эта сталь долго держит заточку, но чтобы заточить ее, а тем более придать нужную форму, уходит немало времени. Сначала полируешь наружную сторону обычным плоским оселком, то есть не глядя и быстро. А вот обработка внутренней стороны требует узкого тонкого наждака, причем давление не должно быть сильнее, чем дают кончики пальцев. Заточка целого набора таких стамесок требует сосредоточенности и времени, каких по нынешним временам и представить невозможно. Именно этот аспект — заточка инструментов, отрицающий само понятие временности, так ценится в традициях английского и японского столярного искусства; и, выражая огромное восхищение им и даже платя солидные деньги за результат, достигающийся ценой этих усилий, именно этого совершенно не способны осознать такие люди, как Мишель Кантон.

Примерно через час стамеска была перезаточена настолько чисто, насколько я способен. Скоро вдоль рамы стали накапливаться стружки. Но обновленные воспоминания пробудили в растревоженном сознании архетипические образы. Под звон своих двух браслетов, под воображаемый разговор улыбка Рени приоткрыла пару клыков — длинных зубов. Я, работая с деревом, размышлял над воображаемым портретом ее личности, и до моего сознания далеко не сразу дошло, что я уже не один.

Заметить их присутствие не составляло труда. Одни курил сигарету. Другой жевал резинку с чесночным ароматизатором.

Я не поднял взгляда и не прервал работы. Я мало что мог сделать, кроме как протянуть время от момента, когда я их заметил, до их следующего движения, и мне вдруг вспомнился последний раз, когда я испытывал подобное чувство: на заросшей лианами тропке над водопадом. Тогда, как и теперь, быстро темнело. Я шел с полной выкладкой, но без рации, и отчасти это меня и спасло. Это, и то, что я вел себя так, будто не знаю об их присутствии. Это было плохое место, поэтому рацию должен был нести человек в середине цепочки. Ничего не было ни видно, ни слышно: водопад наполнял воздух туманом и нестерпимым шумом. Тропа заросла, была крутой и мокрой, чтобы карабкаться по ней требовались обе руки и все внимание целиком. Во всяком случае, не было смысла оглядываться назад. Видеть было нечего.

Сто ярдов я преодолел без остановки. Капрал Джонсон, единственный, кто раньше меня оказался наверху, уже знал. Он мрачно приказал мне продолжать движение. Если бы мы не закрепились на хребте над рекой до темноты, наше положение было бы не из лучших. Они бы дождались человека с передатчиком, а потом занялись бы остальными. Я ушел на полмили, когда началась стрельба. Прежде, чем все кончилось, они сняли двух наших, которых застали на склоне, и вдребезги разнесли выстрелами передатчик, но наш лейтенант вычислил их игру и одурачил их. Он вызвал подкрепление раньше времени, до того, как начали стрелять, а потом передал радио последнему в цепочке — то есть взял сам. Это был хороший ход, который стоил ему жизни.

С двоими в мастерской было по-другому. Я был так занят анализом характера Рени, что у них с запасом хватило бы времени убить меня. Но они этого не сделали. Они курили по обязанности, но, возможно, даже не захватили автоматов. И они были не такими крутыми, как те четверо в джунглях — в той засаде было всего четверо. Но и я с тех пор сильно размяк. Прошло тридцать лет, и всю мою группу поддержки составляла заточенная стамеска да больная спина. Не считая, конечно, мозгов.