Тайна «Сиракузского кодекса» - [3]

Она подняла глаза на меня, как раз тогда, когда я взглянул на нее. В ее глазах не было и намека на мысль, что я сумасшедший. Мало того, что они оказались цвета голубоватого перламутра, каким иногда инкрустируют гитары — не такие глаза ожидаешь увидеть на загорелом дотемна лице, — так в них еще стояли слезы. Слабая улыбка успела удержать ее от истерики.

— Судя по вашему виду, он пойдет вам на пользу, — добавил я.

— Терпеть не могу суши, — выдавила она, едва сдерживая слезы.

— Суши — еще не конец света, — поспешно заверил я, с трудом сохраняя в голосе легкость, похищенную головокружительной глубиной этих глаз. — Вот телевидение — это да. Но в преддверии конца света нет ничего лучше ломтя оленины с острой горчицей на свежем сухарике и терпкого каберне. Хотя, — продолжал я, указывая на вид за окном, — лучше, пожалуй, выйти не через окно, а через дверь.

Она повисла на моем локте так, что стало ясно: преодолеть следующие несколько шагов — скажем, от одного фонарного столба до другого — она может только по инерции.

— Может, вам стоило потренироваться с этим нарядом дома, прежде чем появляться в нем на вечеринках, — посоветовал я, взяв на себя смелость деликатно, кончиками пальцев, вернуть ей на плечо соскользнувшую бретельку. — Тогда незнакомые мужчины перестали бы к вам приставать.

В сиянии ее кожи можно было купаться. Я не шучу — и не думаю, что эффект этот был искусственным. Просто поразительно, что способны сотворить немного денег и времени, пляж, и солнце, и хорошее кокосовое масло, не говоря уже о природной красоте. Эти мысли вывели меня к первой, которая пришла мне в голову, едва я увидел ее громко смеющейся над словами какого-то шута в смокинге: смеющейся откровенно для того, чтобы его сплавить. Цепь моих мыслей по восходящей была такова: «Она красива»; «Нет, она очень красива» и «Да, она мне не по карману».

— Всем им нужно одно, — сказала она.

Пока я старался избавиться от своих мыслей, мимо нас прошел сын владелицы галереи, и она вдруг заявила, что при всей ее «любви» к суши, она не раз бывала в том ресторанчике, обычно по случаю кинофестивалей. Она с сожалением добавила, что знает в Сент-Джоне суши-бар еще лучше.

— Сент-Джон? — осведомился я. — Это речной поселок близ Бениции?

Послав мне взгляд благодарности, почти осушивший ее глаза, она ледяным тоном поправила:

— Сент-Джон — столица Антигуа, острова Антигуа с населением семьдесят две тысячи человек, — и добавила, что там, в отличие от джапантауна, подают отличные пончики.

Сын миссис Ренквист прошел мимо.

— Отменная великосветская колкость от девушки, у которой еще слезинки на глазах не просохли, — буркнул я. — Так к чему это вы? Способны кусаться и во сне? Или зубки у вас не такие острые, как язычок?

Она прижала два пальца к моим губам, совершенно поразив меня этим жестом. Искренне и с немалой горячностью проговорила:

— Если я вцеплюсь в вас зубами, вам уже не вырваться.

И это было сказано с такой нежностью, что я заткнулся.

Она поймала меня на том, что я судил ее по компании, в которой она оказалась. Но Джон Пленти по крайней мере не малевал халтуру, выражающую безграничное одиночество, между утренним кофе по-ирландски и полуденным аперитивом, за которым с мукой рождал названия вроде «Бесконечная лихорадка» или «Пляж грусти». И я, между прочим, для таких полотен рам не делал — во всяком случае, в последнее время.

Я поймал ее ладонь.

Она потянула меня куда-то. Я полагал, что потратил достаточно времени на флирт, который завел, только чтобы ее успокоить. И чувствовал скорее уверенность, нежели сомнение, что скорее не нуждаюсь, чем нуждаюсь в ее обществе. Всегда полезно предугадать измену своим убеждениям, даже если падение уже свершилось.

В дальнем конце зала миссис Ренквист постучала ножом о бокал для шампанского, чтобы привлечь внимание собравшихся и обеспечить паузу в вечеринке. Рени, словно проснувшись, стряхнула свой позор. Она отодвинулась от меня, разместила на плечах бретельки и поблагодарила меня так холодно, будто это я их сдвинул, что было черной неблагодарностью, после чего пробормотала что-то еще. Я не расслышал. Но она была так пьяна, что, дабы держаться прямо, ей пришлось широко расставить ноги, отчего черная юбочка, изначально весьма узкая, подтянулась вверх по загорелым бедрам, освещенным последними лучами солнца, снизошедшими в этот вечер на Западное побережье.

И здесь пушок — подумал я и смутился. Пушок младенческого личика, но не на младенце… Что понадобилось Ясону в Колхиде? А может, я спутал историю. Но не успел я разложить все по полочкам, как Рени села на пол.

Это тоже надо было видеть, и я не стану этого описывать, полагаясь на воображение читателя и не находя удовольствия в унижении женщины. Она была пьяна. Мы все это понимали. Но при этом она была хороша, а эти два свойства практически непримиримы. Что мы способны простить близкому другу и никогда не прощаем случайно увиденному незнакомцу… Вот такой она и была. Жизнь кончена, помада размазана, тонкий след карандаша для подводки век тянется по щеке вслед за единственной слезинкой.

Собравшиеся старательно ничего не замечали. Однако сын миссис Ренквист, по имени Джеральд, заботливый гомосексуалист в чудном смокинге, тут же принялся нашептывать Рени, что не стоит показывать так много ради столь мизерного результата. Он ласково журил ее, поднимая на ноги, но прежде, чем он или Рени успели овладеть положением, Рени не сдержала всхлипа, прозвучавшего неподдельно трагически. И тут до меня дошло, что она чем-то очень напугана.