Тайна «Сиракузского кодекса» - [137]

Хорошо, что мы стоим у самого конца длинного пирса. Кое-кто добирается полюбоваться на нас, но в целом, зеваки нас не донимают. Я работаю над рамкой для большой фотографии шхуны, которую мы собираемся послать родным Консуэло. Мексиканцы любят украшения, так что я не пожалел времени и получил массу удовольствия. Основной мотив — скат-манта. Вы нигде не увидите таких мант, как у западного побережья Мексики. Они большие, как «фольксваген» и не менее впечатляющие, но я уже не могу смотреть на них с прежним почтением, с тех пор как вспомнил, что «манта» по-испански — просто одеяло. Вырезал я и осьминога. Его щупальца извиваются по верхней и боковой стороне рамки и любовно обнимают морскую деву с лицом Консуэло.

Вот сейчас легкое дуновение ветерка сбросило за борт горстку стружки. Беспечно глядя, как они расходятся по волнам, я вспомнил осколки пластика и бумаги, плававшие в бухте в ту ночь в Сан-Франциско. Кажется, с тех пор прошло много лет, — а ведь всего шесть. Или, может быть, семь.

Второй муж Мисси, Кевин Кариес, посетил похороны. После церемонии я подошел к нему. Он вполне отвечал описанию Мисси: порядочный, скромный и умный. Говоря о Кевине, и, пожалуй, только о нем, она не солгала. Лучше бы она осталась с ним. Я записал номер его телефона.

Кевин, понятно, следил за событиями по газетам. Когда я, наконец, позвонил ему — с похорон Мисси прошло больше двух лет, — он меня вспомнил и проявил большой интерес к предложенной мною сделке.

Кевин Карнес согласился заплатить пять миллионов долларов за подлинный «Сиракузский кодекс». На случай, если он окажется скроен на тот же манер, что Мисси, Герли и еще десять или двенадцать покойников, я отказался взять с собой Дэйва и ни разу не упомянул Кевину о его участии. Конечно, если бы не Дэйв, продавать было бы нечего. Но Дэйв и без того уже получил достаточно тяжелую рану. Он едва мог работать. Врачи предупредили его, что алкоголизм и пулевое ранение могут сократить отпущенные ему годы жизни. Поэтому я не собирался допускать, чтобы он вместе со мной попал в ловушку, и настоял на своем, но видели бы вы Дэйва в тот вечер, когда я уходил из лодочной гавани с подлинным «Кодексом» под мышкой. Он походил на собаку, которая провожает взглядом парня, известного ей как Кормилец, входящего в аэродромный автобус с чемоданом в руке.

С другой стороны, видел бы Дэйв, как я потел, когда в полном одиночестве поднимался на отдельном лифте в пентхауз отеля «Арджент». Он так и называется «Серебряный», я не шучу. Это на Третьей между Маркет и Мишшен.

Только я и «Сиракузский кодекс». Дверь лифта открылась прямо в гостиную пентхауза, и едва я шагнул из лифта, как пара горилл обшарили меня с ног до головы. Они мгновенно нашли маленький пистолет и конфисковали его. Тем могло бы и кончиться, но не кончилось. Совсем наоборот, они держались очень почтительно. Они даже не освободили меня от «Кодекса», который я завернул как большой рождественский подарок — в красную с зеленым бумагу с рисунками оленьей упряжки, с алым бантиком в четырнадцать петель — и снабдил каллиграфически подписанным конвертом, в котором лежала музыкальная открытка, изображающая сестер Эндрю, поющих рождественский гимн. Время года соответствовало. Наоборот, они освободили меня от собственного присутствия — они просто исчезли. И не успел я оглянуться, как уже сидел на крытой шелком кушетке с рюмкой арманьяка в одной руке и с кубинской сигарой в другой, глядя в окно на один из самых ошеломляющих видов Сан-Франциско, какие мне приходилось видеть. Кевин унес «Кодекс» в соседнюю комнату, где у него засели люди, готовые установить его подлинность. На это требовалось время, но я проводил его вполне приятно. Наконец, вернулась пара горилл, нагруженная одинаковыми саквояжами и чемоданами из свиной кожи цвета промасленного гика. Когда они опустили ношу на пол и снова исчезли, Кевин предложил мне заглянуть внутрь.

Вы когда-нибудь видели пятьдесят тысяч стодолларовых бумажек?

«Дорогой мой, — как сказала бы Мисси, — конечно, вы не видели!»

Пять миллионов сотнями занимают двадцать пять футов в высоту. Пачки были пухлыми, как досье Дж. Эдгара Гувера на мафию, или как досье мафии на Дж. Эдгара Гувера, или как все эти досье вместе взятые. Они были толстыми и объемистыми, внушительными и непререкаемыми, падежными и несомненными. Это впечатляет.

Насмотревшись вдоволь, я закрыл чемоданы и оставил их стоять, где стояли, между мною и видом из окна, задрав ногу на более высокий из них. Кевин спросил, не хочу ли я еще арманьяка. Я хотел. Он предложил мне осмотреть этикетку новой бутылки. Я отмахнулся, сказав, что ничего в этом не понимаю. Он открыл бутылку и налил немного в чистую рюмку — маленькую, на ножке, как и полагалось, но его словам. Прежде чем подать ее мне, он проверил букет.

Я приветственно поднял маленькую рюмку:

— Выше нос!

Кевин Карнес озадаченно взглянул на меня. Потом сказал:

— Одну минуту, — подошел к бару и достал еще одну рюмку — в пару той, которую я держал в руках, — и налил немного арманьяка себе.

— Выше нос, — повторил он и тихонько тронул краем своей рюмки мою.