Тайна Санта-Виттории - [18]
— Между прочим, он прав, — сказал Витторини. — Нам нужен священник. Все fiancheggiatori должны объединиться для защиты наших общих интересов.
Fiancheggiatori — это союз короны, Ватикана и чиновничества с крупными дельцами, то есть изначальная форма власти в нашей стране. Говорят, что тот, кто сумеет ублажить всех fiancheggiatori и удержать все части этого союза в равновесии, будет владеть ключом к вратам царским. Это было одно из любимых изречений нашего почтаря, а Баббалуче как-то раз сказал, что в этой комбинации недостает только одного — в нее не входит народ.
Наконец решили послать на площадь мальчишку, чтобы он взобрался на колокольню и позвал священника.
— Скажи ему, что кто-то умирает, — сказал Маццола. — Тогда уж он непременно придет.
Франкуччи загнали куда-то в самый дальний угол подвала, в самую тьму кромешную, но его причитания доносились и оттуда; он снова и снова твердил все одно и то же, и это звучало как литания:
— Они обваляют меня в муке, и обрызгают водой, и посадят в печь, и испекут, как булку… Они обваляют меня в муке и обрызгают водой…
— Нет, не верю я этому, — сказал Маццола, когда мальчишка возвратился вместе со священником. — Я отказываюсь этому верить. Никакая чернь, пусть даже самая презренная, как в нашем городе, не может быть столь безумна, чтобы выбрать своим вожаком Бомболини.
Однако падре Полента подтвердил, что это так, и волей-неволей приходилось ему верить.
— Да, это правда, — сказал священник. — Народ приветствует Бомболини.
— Но почему? Почему Бомболини?
— Это в природе вещей — народ любит шутов, — сказал священник. — Ну, так кто тут у вас умирает?
Доктор Бара широким взмахом руки обвел комнату.
— Все, — сказал он. — Все мы. Это вопрос только времени.
И тут с площади донесся неистовый крик. Он был такой силы, что, казалось, дверь рухнет под его напором. За первым взрывом криков последовал второй, затем третий — ритмично, словно на военном параде. Крики звучали все громче и были так упорны, что Франкуччи уже и сам не слышал своих причитаний.
Толпа вела счет. Фабио спустил Бомболини примерно на три четверти лестницы, когда на площади начали вести счет их продвижению вниз. Кто-то в толпе подсчитал количество оставшихся перекладин, и в ту минуту, когда Бомболини ступил на пятидесятую снизу, толпа начала громко отсчитывать:
— Сорок девять!
— Сорок восемь!
Каждый выкрик был подобен шквалу. Они спускались под эти шквальные выкрики на четыре-пять перекладин, а потом, утомившись, делали передышку, но толпа и тут продолжала вести счет, повторяя то же самое число снова и снова до тех пор, пока спуск не возобновлялся.
— Сорок семь, сорок семь, сорок семь…
Так пыхтит паровоз на станции, прежде чем тронуться с места.
Народ пришел на площадь посмотреть, как Бомболини свалится с башни, но мало-помалу настроение толпы изменилось, и теперь все приветствовали его спуск вниз. Однако, когда до земли оставалось всего тридцать четыре или тридцать пять ступенек, когда конец испытанию был уже близок и вместе с тем высота еще достаточно велика, чтобы, упав, разбиться насмерть, Бомболини почувствовал, что больше не может ступить ни шагу. Мышцы его ног стали как жидкое тесто. Ноги дрожали и подгибались, вся сила из них ушла, и он повис на веревках, словно бычья туша на базарной площади.
То, что затем произошло, можно объяснить лишь вмешательством свыше. Фабио стал было подниматься вверх по трубе, чтобы утвердить ноги Бомболини на перекладине и не дать ему задохнуться от стягивавших его веревок, и тут бутылка граппы звякнула, ударившись о трубу. Фабио совсем позабыл про эту бутылку — выпивка вообще была не по его части, — но в эту минуту, в эту поистине трагическую минуту что-то заставило бутылку, когда в ней приспела нужда, напомнить о себе, звякнув о металл.
Граппа, которую гонят в нашем городе, — напиток крепкий. Ею можно заправлять и зажигалки и паяльные лампы. А в холодный день бутылка граппы — это все равно как жаровня горящих углей в кармане. Фабио достал флягу из-за пазухи и, поскольку Бомболини уже так ослаб, что не мог даже глотать, начал по капле лить граппу ему в глотку.
Действие напитка сказалось немедленно. Даже с площади было видно, как ожили пустые, мертвые глаза Бомболини. Его лицо, сначала красное от натуги, а потом побелевшее, как у покойника, стало опять наливаться кровью. И теперь, когда Фабио снова водрузил ноги Бомболини на перекладину, они уже не соскользнули с нее, и Фабио почувствовал, как крепнут их мускулы под его рукой.
— Дай-ка сюда бутылку, — сказал Бомболини.
Он начал отхлебывать, делая неторопливые основательные глотки — примерно по глотку в минуту, — отправляя в глотку каждый раз никак не меньше унции граппы, ибо через пять-шесть минут он уже опорожнил бутылку и швырнул ее на площадь. Меньше чем за десять минут Бомболини проглотил десять унций граппы.
— Полезли вниз! — крикнул он Фабио.
Народ на площади приветствовал это решение ликующими возгласами.
— Снимай с меня веревки!
Фабио отрицательно покачал головой. Тогда Бомболини принялся сам освобождаться от веревок и в конце концов тоже швырнул их на площадь и полез вниз. Лез он медленно, но ступал твердо, осторожно, сначала нащупывая ногой перекладину и стараясь не потерять равновесия.
Р. Крайтон повествует о тяжком труде рабочих-шахтеров в Шотландии в конце XIX века, об их борьбе за свои права.В романе «Камероны» нашли отражение семейные предания и легенды о жизни шотландских рабочих. Поначалу он развивается в жанре семейной хроники, повествуя о судьбе нескольких поколений шотландских шахтеров. Однако постепенно роман перерастает границы «семейного» жанра. История рабочей семьи становится частью истории, судьба Камеронов тесно переплетается с важнейшими социальными конфликтами эпохи.
Может ли обычная командировка в провинциальный город перевернуть жизнь человека из мегаполиса? Именно так произошло с героем повести Михаила Сегала Дмитрием, который уже давно живет в Москве, работает на руководящей должности в международной компании и тщательно оберегает личные границы. Но за внешне благополучной и предсказуемой жизнью сквозит холодок кафкианского абсурда, от которого Дмитрий пытается защититься повседневными ритуалами и образом солидного человека. Неожиданное знакомство с молодой девушкой, дочерью бывшего однокурсника вовлекает его в опасное пространство чувств, к которым он не был готов.
В небольшом городке на севере России цепочка из незначительных, вроде бы, событий приводит к планетарной катастрофе. От авторов бестселлера "Красный бубен".
Какова природа удовольствия? Стоит ли поддаваться страсти? Грешно ли наслаждаться пороком, и что есть добро, если все захватывающие и увлекательные вещи проходят по разряду зла? В исповеди «О моем падении» (1939) Марсель Жуандо размышлял о любви, которую общество считает предосудительной. Тогда он называл себя «грешником», но вскоре его взгляд на то, что приносит наслаждение, изменился. «Для меня зачастую нет разницы между людьми и деревьями. Нежнее, чем к фруктам, свисающим с ветвей, я отношусь лишь к тем, что раскачиваются над моим Желанием».
«Песчаный берег за Торресалинасом с многочисленными лодками, вытащенными на сушу, служил местом сборища для всего хуторского люда. Растянувшиеся на животе ребятишки играли в карты под тенью судов. Старики покуривали глиняные трубки привезенные из Алжира, и разговаривали о рыбной ловле или о чудных путешествиях, предпринимавшихся в прежние времена в Гибралтар или на берег Африки прежде, чем дьяволу взбрело в голову изобрести то, что называется табачною таможнею…
Отчаянное желание бывшего солдата из Уэльса Риза Гравенора найти сына, пропавшего в водовороте Второй мировой, приводит его во Францию. Париж лежит в руинах, кругом кровь, замешанная на страданиях тысяч людей. Вряд ли сын сумел выжить в этом аду… Но надежда вспыхивает с новой силой, когда помощь в поисках Ризу предлагает находчивая и храбрая Шарлотта. Захватывающая военная история о мужественных, сильных духом людях, готовых отдать жизнь во имя высоких идеалов и безграничной любви.
Герои романа выросли в провинции. Сегодня они — москвичи, утвердившиеся в многослойной жизни столицы. Дружбу их питает не только память о речке детства, об аллеях старинного городского сада в те времена, когда носили они брюки-клеш и парусиновые туфли обновляли зубной пастой, когда нервно готовились к конкурсам в московские вузы. Те конкурсы давно позади, сейчас друзья проходят изо дня в день гораздо более трудный конкурс. Напряженная деловая жизнь Москвы с ее индустриальной организацией труда, с ее духовными ценностями постоянно испытывает профессиональную ответственность героев, их гражданственность, которая невозможна без развитой человечности.