Тайна Пушкина - [42]

Т у р г е н е в. Ну-с, пожалуйте исповедоваться! Вы хотели рассказать историю с князем…

С а в и н а. Голицыным-Головкиным? Если вас это интересует.

Т у р г е н е в. Да, пожалуйста, расскажите, расскажите…

С а в и н а. Это произошло четыре года назад, во второй сезон работы в Александринском театре… От переутомления и всяких тревог и огорчений я заболела. Пролежала месяц. Доктор Боткин сказал: «Вам необходимо немедленно ехать за границу, лучше всего в Италию, в Сорренто, например»… Это было начало февраля и разгар сезона. Из-за моей болезни некоторые бенефисы откладывали, и труппа была возбуждена против меня… Доктора написали свидетельство, и я подала просьбу об отпуске за границу, а также просила у дирекции денег на дорогу. Отпуск мне выдали за шесть месяцев, а денег двести рублей. Я могла доехать на них только до Вены… Отношение ко мне дирекции крайне меня огорчило… Пришлось сделать большой долг и отправиться. Полумертвая, истерзанная нравственно больше еще, чем физически, я отправилась в далекий путь с полузнакомой мне девушкой, с искренними пожеланиями друзей и с тайным предчувствием не вернуться. Так казалось мне, да и всем… Я не вынесла долгого пути и свалилась в Венеции, откуда меня привезли во Флоренцию почти без сознания. Там в это время оказался князь Евгений Юрьевич Голицын… Мы были и раньше знакомы и считались старыми друзьями. Встреча с ним крайне меня обрадовала, и я охотно последовала его совету отдохнуть и пожить во Флоренции.

Пауза.

Т у р г е н е в. Что же вы остановились? Продолжайте, вы интересно рассказываете.

С а в и н а. Злые языки утверждали, что он в меня влюблен, но я почему-то не допускала этой мысли: она казалась мне оскорбительной. Тогда я еще верила дружбе между мужчиной и женщиной и считала князя идеалом друга… Три недели я прожила во Флоренции, стала поправляться, и доктор позволил осмотреть город. Мария Михайловна, моя компаньонка, рассказала, с какой заботливостью князь относился ко мне во время болезни. Действительно, я была окружена вниманием, которого не замечала в первое время. Неужели князем руководило другое чувство, чем дружба? Эта мысль огорчила меня несказанно. Этот человек, знающий мою жизнь, видящий, какое глубокое горе переживала я тогда и как я была слаба во всех отношениях, решается оскорбить, меня своим чувством! Сознание это доводило меня до отчаяния… Я решила выждать время, в смутной надежде ошибиться в своих предположениях.

Т у р г е н е в. И вы ошиблись?

С а в и н а. Наступил день моего рождения, и князь предупредил, что он хочет передать мне что-то важное. С ужасом ждала я князя… Я была уверена, что при одном намеке выскажу моему «поклоннику» все мое презрение. Я заранее плакала при мысли о моем разочаровании. Тридцатое марта день был серенький, холодный. Я сидела в огромном кресле перед камином, укутанная, дрожала и от холода и от ожидания… Наконец в дверь постучали… Вошел князь с огромными букетами цветов… Мы остались одни… для «важного разговора»…

Т у р г е н е в. Он сделал вам предложение?

С а в и н а. Князь просил моей руки. Я была более чем поражена… Мне хотелось просить прощение за все дурное, что я думала о нем…

Т у р г е н е в. И что же вы ответили князю?

С а в и н а. Что я могла ответить? Что это невозможно, немыслимо… Я приводила тысячу доводов, но князь их все опровергал: «Сцену вы не оставите, я знаю, что ничем не могу заменить то, что дает искусство, я строго и долго обдумывал этот шаг, прежде чем на него решиться… Я хочу только вашего спокойствия и могу вам дать его… Вы несчастны, и вас некому утешить, теперь, больная, вы брошены судьбой в такую даль… Имея все права быть любимой, вы отравляете себе жизнь разочарованием в двадцать два года…» Так он говорил и повторял то, что я много раз думала сама, но он забыл самое главное… После моего несчастного брака с Савиным выйти опять замуж за человека, которого не любишь, значит, обмануть и себя и его.

Т у р г е н е в. Вы ему так и сказали?

С а в и н а. Я не скрыла от князя, что не люблю его… Я верила ему одному в целом мире, больше у меня не было друзей, но все-таки ответила «нет»… Я не могла иначе… Связать себя на всю жизнь с нелюбимым человеком… и для чего?.. Тогда я никого еще не любила… и хотела только свободы…

Т у р г е н е в (взял со стола толстую синюю тетрадь). Вот вам — извольте писать.

С а в и н а. Что же я буду писать?

Т у р г е н е в. Пишите то, что рассказывали мне и как рассказывали… у вас должен быть прекрасный слог…

С а в и н а. Не могу, пробовала. Дневников писать не умею, а как сядешь за стол и начнешь сочинять, так захочется быть умной, что «литературничанье» в конце концов самой опротивеет…

Т у р г е н е в (улыбнулся). «Литературничанье»… это очень хорошо вы сказали. Все же попробуйте, у вас должно получиться.

Небольшая пауза.

С а в и н а. Вы обещали прочитать новые стихотворения в прозе.

Т у р г е н е в. Вы хотите их послушать?

С а в и н а. Зачем вы спрашиваете?

Т у р г е н е в (читает стихотворение). «Она протянула мне свою нежную, бледную руку… а я с суровой грубостью оттолкнул ее. Недоумение выразилось на молодом, милом лице; молодые добрые глаза глядят на меня с укором; не понимает меня молодая, чистая душа. «Какая моя вина?» — шепчут ее губы. «Твоя вина? Самый светлый ангел в самой лучезарной глубине небес скорее может провиниться, нежели ты. И все-таки велика твоя вина передо мною. Хочешь ты ее узнать, эту тяжелую вину, которую ты не можешь понять, которую я растолковать тебе не в силах? Вот она: ты — молодость; я — старость».