Тайна Пушкина - [37]

С а в и н а. Передайте Александру Николаевичу мой глубокий поклон. Я благодарна ему за роль Дикарки и за другие роли… На гастролях в Одессе буду играть «Бесприданницу». У вас все считают, что Лариса написана специально для меня.

Т у р г е н е в. К великому моему огорчению, я не видел вас в этой роли, а в Одессу вряд ли сумею приехать.

С а в и н а. Не приедете? Как же быть? Я сыграю Бесприданницу… для вас. (Пауза.) «Я давеча смотрела вниз через решетку, у меня закружилась голова, и я чуть не упала. А если упасть, так, говорят… верная смерть. (Подумав.) Вот хорошо бы броситься! Нет, зачем бросаться!.. Стоять у решетки и смотреть вниз, закружится голова, и упадешь… Да, это лучше… в беспамятстве, ни боли… ничего не будешь чувствовать! (Подходит к воображаемой решетке и смотрит вниз. Потом с ужасом отбегает.) Ой, ой! Как страшно! (Сквозь слезы.) Расставаться с жизнью совсем не так просто, как я думала. Вот и нет сил! Вот я какая несчастная! А ведь есть люди, для которых это легко. Видно, уж тем совсем жить нельзя: их ничто не прельщает, им ничто не мило, ничего не жалко. Ах, что я!.. Да ведь и мне ничто не мило, и мне жить нельзя, и мне жить незачем! Что же я не решаюсь? Что меня держит над этой пропастью? Что мешает? (Задумывается.) Ах, нет, нет… Не Кнуров… роскошь, блеск… Нет, нет… я далека от суеты… (Вздрогнув.) Разврат… ох, нет… Просто решимости не имею. Жалкая слабость: жить, хоть как-нибудь, да жить… когда нельзя жить и не нужно. Какая я жалкая, несчастная. Кабы теперь меня убил кто-нибудь… Как хорошо умереть… пока еще упрекнуть себя не в чем. Или захворать и умереть… Да я, кажется, захвораю. Как дурно мне!.. Хворать долго, успокоиться, со всем примириться, всем простить и умереть… Ах, как дурно, как кружится голова. (Подпирает голову рукой и сидит в забытьи. После паузы постепенно слабеющим голосом.) Нет-нет, зачем… Пусть веселятся, кому весело… Я не хочу мешать никому! Живите, живите все! Вам надо жить, а мне надо… умереть… Я ни на кого не жалуюсь, ни на кого не обижаюсь… вы все хорошие люди… я вас всех… всех люблю» (Посылает поцелуй.)»

Т у р г е н е в. Как вы хорошо поняли роль. Как тонко и изящно вы играете. (Пауза.) (Читает письмо.) «Очень может быть, что я отправлю моих спутниц по Варшавской дороге, а сама поеду на Москву…» (После паузы.) Если бы вы приехали одни!.. Воображение у меня разыгралось… Два дня в Спасском!.. Нет, ничего, молчание! — как говорит в «Записках сумасшедшего» Гоголь… Здесь, в Москве, я продолжаю кружиться, как щепка в проруби… О вас думаю часто… чаще, чем бы следовало… Вы глубоко вошли в мою душу… Напишу вам, как только приеду в деревню, и начну ждать. Здесь мне задали работу для Пушкинского праздника, не знаю, как с ней справлюсь… Будьте здоровы. Я люблю вас…

С а в и н а. Я отвечу вам словами Беатриче: «…я могла бы сказать, что люблю вас больше всего на свете. Но вы мне не верьте, хотя я и не лгу. Я ни в чем не признаюсь, но и ничего не отрицаю… (После паузы.) А теперь я спрошу, какое из моих достоинств заставило вас страдать любовью ко мне?» (Пауза.) Что же вы молчите? Отвечайте! Теперь ваша реплика.

Т у р г е н е в. Не только Бенедикт, но и любой на его месте без ума станет от вас. (Идет к столу, пишет письмо.) «Село Спасское-Лутовиново. Суббота, 17 мая 80-го года. Милая Мария Гавриловна. (Оторвался от письма.) Полтора часа тому назад я вернулся сюда — и вот пишу Вам. Ночь я провел в Орле — и хорошую, потому что постоянно был занят Вами, и нехорошую, потому что глаз сомкнуть не мог. Мысленно провожаю Вас по Вашей дороге в Одессу… Сегодня день, предназначенный на Ваше пребывание в Спасском, — словно по заказу: райский. Ни одного облачка на небе, ветра нет, тепло!.. Если бы Вы были здесь!.. Но мои мечты так и остались мечтами. Следует их прогнать — это нелегко… Вы обронили загадочную фразу о том «скверном, что должно иметь влияние на вашу будущность». Догадываюсь, но желал бы знать нечто более определенное… Когда вчера вечером я вернулся из вокзала — а Вы были у раскрытого окна, — я стоял перед Вами молча — и произнес слово: «отчаянная». Вы его применили к себе, а у меня в голове было совсем другое. Меня подмывала уж точно  о т ч а я н н а я  мысль… схватить Вас и унести в вокзал… Но тут третий звонок раздался — и все!.. Благоразумие, к сожалению, восторжествовало!.. Но представьте себе, что было бы в журналах! Отсюда вижу корреспонденцию: «Скандал в Орловском вокзале… Вчера здесь произошло необыкновенное происшествие: писатель Т. (а еще старик!), провожавший известную артистку С., ехавшую исполнять блестящий ангажемент в Одессе, внезапно, в самый момент отъезда, как бы обуян неким бесом, выхватил госпожу Савину через окно из вагона, несмотря на отчаянное сопротивление артистки…» и т. д. и т. д. — какой гром и треск по всей России! А между тем это висело на волоске… как почти все в жизни. Я здесь до 24 мая, потом в Париж, в Буживаль. Признаюсь, не очень-то я верю в Ваше заграничное путешествие — что могло быть, то для меня едва ли повторится».

С а в и н а. Мне трудно сейчас ответить вам — все так зыбко, так неопределенно… Верно только то, что мое сердце всегда с вами, и сказать я это могу особенно теперь… Я нарушила ваш покой, покой писателя, перед которым благоговею, — вы мой грех…