Тайна невидимых шедевров - [24]

— И все же, Эдуард Авакович, нам не обойтись без разговора о некоторых секретах вашей микротехники. Расскажите о материалах, способах, которыми вы пользуетесь.

— Пожалуйста. В моей работе нет ничего сверхъестественного или научно необъяснимого, как ошибочно полагают некоторые. Мои инструменты, в принципе, это те же сверла, резцы, скальпели, пинцеты, надфили, но только уменьшенные в десятки раз. Делаю я их сам. Кто же возьмется изготовить, скажем, пинцет длиной с ресничку? Заточенный и доведенный алмазной пастой до предельной остроты скальпель выполнен из расплющенной швейной иглы. Остро заточенный конец стальной струны — перовое сверлышко, которым можно просверлить насквозь волос. Из тончайшей латунной проволочки сделан пинцет. Пользуюсь маленьким часовым токарным станочком, диаметр его патрона 1 сантиметр. Зажимы и цанги к нему делаю сам. Вот и все. Остальное — дело воображения, композиции и, разумеется, высокой техники. Во время работы необходима величайшая собранность, большое напряжение внимания. Малейшее неосторожное движение, дрожание руки, моргание веком, вздох и даже пролетевшая мимо муха, и всё: работа, можно сказать, загублена. Лицо до самых глаз иногда закрываю марлевой повязкой, чтобы неосторожным вздохом не погубить сделанное. С самого начала деятельности микроминиатюриста усвоил истину: главная и самая серьезная помеха — это мое собственное сердце. Да, не удивляйтесь, именно оно! Его удары, особенно при хорошем наполнении пульса, передаются рукам, пальцам, глазам, всему телу. Для изготавливаемой микроминиатюры эти толчки подобны катастрофическому землетрясению. Надо приноровиться работать только в паузах между двумя ударами сердца, а эти паузы не так уж и малы — почти секунда. Этого интервала при хорошей тренировке вполне хватает, чтобы выполнить какую-либо операцию, например нарисовать лицо или глаза. Итак, работаешь тогда, когда сердце отдыхает. Часто вспоминаю слова из песни Леонида Утесова «Спасибо, сердце!» Спасибо сердцу за секунды покоя... А когда приноровишься, дело пойдет автоматически, однако за этим автоматизмом кроется огромная тренировка и труд до седьмого пота... Все мое существо в такие высшие моменты труда — в кончиках пальцев, в предельной сосредоточенности глаз... Мне очень помогает то, что я с детства играю на альте и рисую, это хорошо вытренировало двигательный аппарат рук и дисциплинировало дыхание. Существенную помощь оказывает мне и оптика — бинокулярный микроскоп и лупы, которыми пользуюсь при работе.

— А какие материалы предпочитаете? Нет, пожалуй, поставлю вопрос иначе: какие материалы годятся для микроминиатюр?

— Материалы? Скажу и о них. Скульптор имеет дело с глиной, мрамором, гипсом, гранитом, бронзой. Материалы художника — холст, бумага, краски. Гравер работает с металлами, керамикой, фарфором, стеклом, хрусталем. А микроминиатюрист? Он должен уметь одинаково хорошо работать со всеми этими материалами, однако главный предмет его труда — это драгоценные металлы и самоцветные камни. В дело идут также зерна злаков, целые и их части, крупинки сахара, песчинки, стебельки растений, семена и косточки фруктов и ягод, паутина, волос — конский и человеческий. — Эдуард Авакович улыбнулся: — Мне грозит преждевременное облысение, так как я изрядно эксплуатирую собственную шевелюру. Конский волос дарят знакомые жокеи с ипподрома. Волос привлекает своей эластичностью, тониной, крепостью, его можно разрезать вдоль на множество нитей, однако он чертовски капризен, рвется, скручивается, боится влажности и чрезмерной сухости. Но другого подобного материала под рукой нет. Паутина хороша, но слипается, иногда слишком толста, приходится долго шлифовать ее.

— А синтетические нити? Они ведь достаточно прочны, тонки...

— Никаких синтетических материалов в нашем деле применять нельзя. Они электризуются, слипаются или, наоборот, отталкиваются, стареют. Насколько мне известно, никто из мастеров-микроминиатюристов синтетикой не пользуется. Лучший материал — золото. Однако и этот материал начинает порой вести себя странно: то у него вдруг появляется повышенная адгезия, и тогда отделить готовую деталь от заготовки невозможно. То неожиданно оно начинает терять заданные размеры. По-видимому, оказавшись в условиях ничтожности размеров и специфической микротехнологии, оно обнаруживает новые свойства. Чем не тема для материаловедов?

— Последний вопрос, Эдуард Авакович. Некоторые миниатюристы, желая отточить свое мастерство, повторяют в разных вариантах эксперимент легендарного лесковского Левши и подковывают блох — живых и металлических. Среди ваших работ, кажется, подобных нет? А ведь они достаточно тонки, приближаются к микронному уровню?

— Да, вы правы, иные мастера отдают дань материализации лесковского сказа. Эта работа действительно требует изощренности, филигранной техники исполнения. Но, извините, для меня она слишком крупна и груба... Предпочитаю иметь дело с вещами неизмеримо более мелкими. Поэтому мне пришлось, к сожалению, огорчить директора дома-музея Н. С. Лескова. Он просил меня сделать для экспозиции музея стальную подкованную блоху, но я отказался, объяснив, что предлагаемая микроминиатюра для меня слишком велика и потому не представляет никакого интереса.