Тайна, не скрытая никем - [84]

И у Рии по-настоящему подскакивало сердце — при виде Билли, его блестящих волос на непокрытой голове, его рук, небрежно, но, конечно же, уверенно лежащих на руле машины. Но сердце у Рии билось еще и оттого, что ее внезапно выделили из прочих, так неожиданно выбрали, наделив особым блеском, свойственным то ли победителю, то ли призу, раскрыли ее доселе скрытую ценность. Женщины постарше — даже совсем незнакомые — улыбались ей на улице, а другие, помоложе, с обручальными кольцами на пальцах, заговаривали с ней и называли по имени. По утрам она просыпалась с ощущением, что ей вручили великий дар, но за ночь он потерялся где-то в закоулках ее головы, и она не сразу вспоминала, что это.

Связь с Билли возвысила ее в глазах всего света, за исключением ее домашних. Этого, впрочем, следовало ожидать — для Рии дом и был местом, где тебя с гарантией опустят с небес обратно на землю. Младшие братья передразнивали Билли, изображая, как он предлагает их отцу сигарету. «Возьмите „Пэлл-Мэлл“, мистер Селлерс». И делали широкий жест воображаемой пачкой фабричных сигарет. Елейный голос и расшаркивание — у них Билли Дауд выходил каким-то нелепым идиотом. Они прозвали его Крокодил. Сначала Билли-Дилли, потом Билли-Дилли-Крокодилли, а потом просто Крокодил.

— А ну кончайте дразнить сестру, — говорил отец Рии.

И тут же сам брался за дело. Например, с деловым видом спрашивал:

— Надеюсь, ты не собираешься бросать работу в обувном магазине?

— А что такое?

— Да так, я просто подумал. Она тебе еще понадобится.

— Почему?

— Да чтоб содержать твоего хахаля. Когда его старуха помрет и он посадит фабрику на мель.

А Билли Дауд все это время говорил о том, как восхищается отцом Рии. Мужчины вроде твоего отца, говорил он. Которые так тяжело работают. Только для того, чтобы свести концы с концами. И ничего другого от жизни не ждут. И при этом они такие достойные люди, такие ровные со всеми и добросердечные. На таких людях стоит мир.

Билли Дауд с Рией и Уэйн с Люциллой уходили с танцев около полуночи и ехали в двух машинах на стоянку — площадку на самом конце проселочной дороги, на утесах над озером Гурон. У Билли в машине все время негромко работало радио. Он его никогда не выключал — даже если в это время рассказывал Рии какую-нибудь заковыристую историю. Его рассказы обычно касались студенческой жизни, вечеринок, розыгрышей и выходок, которые порой заканчивались в полиции. Во всех историях непременно фигурировала выпивка. Однажды кто-то спьяну блевал, высунувшись из окна машины, и то, что он перед этим пил, было настолько ядовито, что с облеванного места на борту машины слезла краска. Герои этих рассказов были незнакомы Рии, за исключением Уэйна. Иногда в рассказах мелькали имена девушек, и тогда Рия его прерывала. Билли за время учебы много раз приезжал домой с разными девушками, которые своей внешностью или одеждой, задорным или робким видом очень интересовали Рию. Теперь она обязательно должна была его расспросить. Это Клэр была в маленькой шляпке с вуалью и фиолетовых перчатках? Тогда, в церкви? А как зовут девушку с длинными рыжими волосами, в пальто из верблюжьей шерсти? На ней еще были бархатные сапожки с мутоновым верхом.

Билли обычно ничего этого не помнил, а если и начинал рассказывать о ком-то из девушек, то говорил порой нелестные вещи.

Приехав и поставив машину — а иногда и не доехав еще до места, — Билли обнимал Рию за плечи и стискивал. Это было обещание. Во время танцев он тоже все время раздавал ей авансы. Танцуя, он не считал ниже своего достоинства тереться щекой о ее щеку или осыпать поцелуями ее волосы. В машине поцелуи выходили короче, и их краткость, их ритм и то, что Билли слегка причмокивал, намекали, что эти поцелуи шутливые — по крайней мере, отчасти. Он постукивал пальцами по телу Рии — иногда по коленям, иногда по грудям в самой верхней их части, — что-то восхищенно бормоча, а потом начинал ругать себя или Рию, говоря, что должен держать ее в рамках.

— Какая ты испорченная, — говорил он. И плотно прижимался губами к ее губам — так, словно его главной задачей было удержать рот Рии и свой рот закрытыми. — Как ты меня соблазняешь, — говорил он ненатуральным голосом, позаимствованным у какого-нибудь томного и вкрадчивого киноактера, и его рука скользила между ног Рии, касалась голой кожи выше чулка — и тут же отдергивалась, и он подскакивал и смеялся, словно ее тело в этом месте было раскаленное или, наоборот, ледяное. — Интересно, как там поживает старина Уэйн? — говорил после этого Билли.

У них с Уэйном было правило: через некоторое время после приезда на площадку один из них давил на клаксон, и тогда второй обязан был ответить тем же. Рия не знала тогда, что это — состязание, или, во всяком случае, не понимала, в чем оно заключается, но игра со временем занимала Билли все больше и больше. «Ну что скажешь? — спрашивал он, вглядываясь в темноту, в едва видные контуры машины Уэйна. — Погудеть нашему общему другу?»

По пути назад, в Карстэрс, Рии почему-то хотелось плакать — совершенно без причины. Руки и ноги у нее тяжелели, словно в них залили цемент. Если бы ее оставили одну, она бы, скорее всего, заснула, но она не могла остаться одна, потому что Люцилла боялась темноты, и пока Билли с Уэйном сидели у Монка, Рия должна была составлять Люцилле компанию.