Тайна крепостного художника - [27]

Об авторе Пропавшее завещание

В современной литературе крайне редко встречается близкое, творчески родственное совпадение автора со своим героем. В повести Михаила Казовского «Тайна крепостного художника» оно просматривается со стороны читателя — автор это совпадение не подчеркивает, — но вполне очевидно.

Творческие пристрастия писателя Михаила Казовского устремлены в российскую историю. В сохраняющихся в архивах и научных публикациях, личных письмах, семейных хрониках, официальных документах России XIX века писатель открывает и выстраивает перед читателем хроники жизни российских семейств. Повести Казовского можно найти в журнале «Кентавр. Исторический бестселлер». Для писателя знатность, положение в обществе, богатство его героев, принадлежность их к царствующим домам не является определяющими признаками интереса. Михаил Казовский разбирается в балансе сословных отношений, в так называемых «социальных лифтах», то буксовавших, то резко взметывавших ввысь героев его биографических новелл на уровни, о которых те могли только мечтать. Аккуратность, достоверность, в сочетании с романтическим стилем, передающим атмосферу эпохи, позволяют сравнить произведения Михаила Казовского с российскими беллетристами Леонидом Юзефовичем и Евгением Анташкевичем. Из западных — возможно, даже, с бережным любителем французской истории Андре Моруа. И хоть объем произведений Михаила Казовского не столь велик в сравнении с масштабами упомянутых авторов, этих исторических беллетристов роднит проницательность, определенная лирическая настройка авторской оптики, передающееся читателю понимание мотивов действий героев в обстоятельствах эпохи.

Повесть Михаила Казовского «Тайна крепостного художника» содержит в себе по-настоящему детективный сюжет, раскрывающийся читателю постепенно, страница за страницей, словно он, читатель, листает архивную хронику. Повороты судеб героев, взгляд на них писателя и от читателя требуют совпадения в настроении, с которым тот обращается к новелле. В сюжете есть и мнимое убийство, и реальная стрельба, и семейная драма. Однако главное здесь в том, насколько внимательно автор всматривается в персонажей, как точно представляет образ страны, невозвратно ушедшей, но все же определенно родной.

Григорий Васильевич Сорока, или Григорий Васильев, по прозвищу Сорока, был художником, воспитанником Венецианова. Его возмужание и творческое развитие пришлось на период отмены крепостного права в России, который по сей день вызывает много толкований. Искусствоведы отмечают, что Григорий Сорока был одним из самых тонких лириков, умевших выразить это настроение в пейзажах, портретах интерьерной (архитектурной) живописи, и даже в копировании икон. Михаил Казовский открывает тайну происхождения художника, который формально освободился от крепостной зависимости от помещика П. Н. Милюкова только с официальной отменой крепостного права в 1861 году. Сохранилось несколько документов, в том числе переписка между художником Венециановым и одним из представителей рода Милюковых, из которой, сопоставив ее с другими документами, можно сделать вывод о том, что представители рода не слишком справедливо обошлись с талантливым молодым человеком, с государственной реформой превратив его незаконного родственника в лицо, обладающее официальными правами, отраженными в завещании, которое влиятельный родственник с нравом былого крепостника пытался скрыть.

Но реформа не могла быть радикальной и окончательной, а рождение человека относится больше к божественным, чем к человеческим, законам. Оставаясь поэтом в своих живописных работах, Григорий Сорока пытался найти правду в мире официальных установлений. Согласно некоторым источникам, он подал на высочайшее имя жалобу на бывшего хозяина, помещика и своего родича. Власть землевладельцев оставалась еще значительной, и этот документ был обращен против художника. Его самоубийство стало, скорее всего, результатом этой жалобы: она вернулась к бывшему хозяину, и тот оказался вправе подвергнуть художника телесному наказанию; но и царское правительство не имело объективных возможностей окончательно ссориться с поместным дворянством…

Крестьянский быт и помещичьи «дворянские гнезда» необычайно лирично отразились в живописи Григория Сороки. Те же сцены удивительно бережно отображены в повести Михаила Казовского, рассказывающей нам о примере, как сказали бы мы сегодня, «социального лифта», трагически застрявшего на половине подъема. И все же та страна, в которой живут его герои, кажется нам теперь прекрасной.

Сергей Шулаков