Тайна корабля - [2]

— Я говорил вам, что это Джон Булль, — это по парусам видать! — говорил вечно юный моряк, еще способный, если б нашел судовладельца, не знакомого с его биографией, украшать собой новый квартердек и дезертировать еще с одного судна.

— Однако постройка его американская, — заявил инженер-шотландец с хлопкотрепального завода. — По-моему, это яхта.

— Это яхта! — отозвался старый моряк. — Взгляните на боканцы и на бот на корме!

— У вас в глазах яхты прыгают! — заметил уроженец Глазго. — Взгляните только на его флаг. Яхта!.. Выдумают тоже!

— Можете запирать магазин, Том! — вежливо посоветовал немец. — Bonjour, mon prince! — прибавил он, увидев интеллигентную внешность туземца, подъехавшего на опрятной бурой лошадке. — Vous allez boire un verre derrière? [1].

Но принц Станислав Моанатини, единственное разумно занятое существо на всем острове, упрямо стремился на свою экскурсию в горы с целью осмотреть обвал на горной дороге. Солнце клонилось к закату, приближалась ночь. И если он желал избежать гибельных случайностей, какими грозила в горах и тьма, и пропасти, и страх смерти, и все обычные опасности в джунглях, то ему приходилось волей-неволей отклонить любезное приглашение. Если б он даже весь горел, так и то отказался бы освежиться.

— Пиво! — вскричал глазговский голос. — Как бы не так! Могу вам доложить, что в клубе осталось всего восемь бутылок. А мы здесь в первый раз видим британский флаг, уж, наверное, тот, кто пришел под этим флагом захочет попробовать пивца.

Такое предположение, хотя и найдено было публикой правильным, однако не очень-то понравилось. С некоторого времени само слово пиво стало каким-то печальным звуком в клубе, и вечера проходили в скучных торговых расчетах.

— Хевенс пришел! — крикнул кто-то, видимо радуясь предмету для разговора. — Что вы думаете об этом судне, Хевенс?

— Я не думаю, — возразил Хевенс, толстый, белокурый, холодный, досужий англичанин, одетый в безукоризненный полотняный костюм, старательно возясь с папироской, — я не думаю, а знаю. Об этом судне меня известили Дональд и Эденборо из Аукленда. Я сейчас туда и отправляюсь.

— Да что это за судно? — спросил старый моряк.

— Не имею понятия, — ответил Хевенс. — Так, зафрахтовали какое-нибудь первое попавшееся.

Он безмятежно продолжал свой путь и скоро уселся в шлюпку, которой управляли суетливые канаки. Он осторожно уселся, чтобы как-нибудь не запачкаться, и, отдавая приказания таким голосом, как будто сидел за обеденным столом, понесся к шхуне.

Загорелый капитан встретил его на шкафуте.

— Меня о вас известили, — сказал ему Хевенс. — Я Хевенс.

— Да, сэр, — отвечал, пожимая ему руку, капитан. — Пожалуйте вниз; там вы повидаетесь с владельцем судна, мистером Доддом. Только осторожнее, у нас недавно красили.

Хевенс спустился вниз по ступеням в большую каюту.

— Мистер Додд? — обратился он к маленькому бородатому джентльмену, который писал, сидя у стола. — О, да неужели это Лоудон Додд?

— Он самый, дорогой дружище, — ответил мистер Додд, живо и с самым дружественным чувством вскакивая с места. — Я и сам думал, что буду иметь дело с вами, когда увидел ваше имя в бумагах. Да вы ничуть не изменились, все такой же мирный, спокойный, свеженький британец.

— Могу вам ответить такой же любезностью, потому что вы сами стали еще британистее, — ответил ему Хевенс.

— О, я ничуть не переменился, — сказал Додд. — Эта красная салфетка наверху мачты совсем не мой флаг, а моего компаньона. Он не умер, а уснул. Вот он, — прибавил он, указывая на бюст, который составлял одно из многочисленных неожиданных украшений этой необычайной каюты. Хевенс вежливо всмотрелся в бюст.

— Прекрасный бюст, — сказал он. — И очень изящный господин.

— Да, славный малый, — сказал Додд. — Теперь он расстается со мной. Вот тут и все его капиталы.

— Мне кажется, что у него не ощущается особенной скудости в средствах, — сказал Хевенс, с возрастающим изумлением оглядывая каюту.

— Деньги его, вкус мой, — сказал Додд. — Вот эта этажерка черного ореха — старинная, английская. Книги все мои, а этажерка во вкусе французского ренессанса. На эту вещь у нас все заглядываются. Зеркала — настоящие венецианские; вон там, в углу, превосходное зеркало. Эта мазня красками и его, и моя, а глина — моя.

— Как глина? Что такое? — недоумевал Хевенс.

— Да вот эти бронзовые штуки, — сказал Додд. — Я ведь начал жизнь с того, что сделался скульптором.

— Ах, да, я что-то такое припоминаю, — отозвался его собеседник. — Потом вы, кажется, еще говорили, что заинтересованы в какой-то недвижимости в Калифорнии?

— О, я так далеко не заходил, — сказал Додд. — Заинтересован!.. Вовлечен, впутан, это еще пожалуй. Ведь я рожден артистом и ничем, кроме искусства, никогда не интересовался. Если б мне завтра снова пришлось наполнять эту старую шхуну, я, вероятно, опять в нее нагромоздил бы то же, что вы сейчас видите.

— У вас это все застраховано? — спросил Хевенс.

— Да, — ответил Додд. — Нашелся один дурак в Сан-Франциско, который нас страхует и ходит к нам за получением премий, словно волк в овчарню; но рано или поздно мы войдем к нему в милость.