Тайна - [59]

– Богатые женщины покупают дорогие поводки из тонкой кожи, таким хватит обычного кухонного ножа.

Именно кухонный нож следователь и обнаружил. Он делано фыркнул, как будто я сказал ерунду.

– Сколько собак ты украл?

– Нисколько, – вежливо сказал я. – Я их всех вернул.

– Сопляк. – Следователь поднялся. – Получишь по заслугам. – И он вышел из допросной. Остальные двадцать копов ни о чем меня не спрашивали. Просто стояли, словно ждали дубля.

Потом меня перевозили. Когда меня вели через вестибюль полицейского участка, я опять увидел пузатого следователя. Я его не интересовал; он лебезил перед богатыми женщинами. Уверял их, что мне дадут тюремный срок. Что они могут выдвинуть обвинения, если хотят. Женщины в ответ обещали ему, что расскажут мужьям, какую огромную работу он проделал, как он изловил этого Пёсмена, сеявшего хаос и разрушения и принесшего им столько бед.

Когда полицейские вывели меня на улицу, там уже ждала толпа. Я стал высматривать родителей, Саля, Таину – безуспешно. Толпа завывала: жестокий то, бессердечный это. Я стал ждать, когда за мной приедет тюремный фургон. Один репортер (я его узнал, потому что видел по телевизору) подобрался ко мне, чтобы задать вопрос.

– Что ты можешь сказать о своей матери?

– Я горжусь ею.

– Тогда зачем ты воровал собак?

– Чтобы помочь. Чтобы помочь тем, кто мне не безразличен.

Репортер посмотрел на меня так, будто ждал совсем других слов.

Прибыл тюремный фургон, меня завели внутрь. Сирена завыла так, будто фургон мчался на пожар.

У ворот нью-йоркской тюрьмы «Томбс» меня поджидала еще одна толпа.

– Ах ты засранец! – Какая-то полуголая женщина с плакатиком РЕТА[164] швырнула мне в лицо отбивную. Я подумал, что можно было распорядиться едой более разумно.

В здании тюрьмы меня препроводили в большую комнату вроде небольшого зала суда и велели ждать. Еще десятку полицейских не нашлось дела получше, кроме как сторожить одного подростка в наручниках. Богатые женщины, чьих собак я заимствовал, ждали за дверью. Некоторые даже курили, не обращая внимания на знак «Не курить», и полицейские им разрешали. Богатые женщины были в гневе. Они говорили, что я учинил над ними страшное насилие без их согласия. Я вводил их в заблуждение. Я их запугивал. Дурачил их. Утаивал от них информацию об истинном положении дел. Я нанес этим богатым женщинам страшную душевную травму, от которой они не излечатся до конца своих дней. Они никогда уже не станут прежними. Я унизил их, покрыл позором, и раны их столь глубоки, что жизнь их отныне исковеркана.

Наконец женщины вошли. Я ожидал увидеть родителей, но полицейские их не пустили. В большой комнате стояли скамьи, на которых и расселись все эти богатые. Я уже сел (наручники с меня так и не сняли), когда ко мне подошла мисс Кэхилл, она села рядом со мной. Увидев ее, я обрадовался. Она, как и все в Нью-Йорке, прослышала о Пёсмене. И взяла в школе отгул, чтобы прийти мне на помощь. Мисс Кэхилл сказала, чтобы я не боялся. Что она будет говорить от моего имени. Если собравшиеся женщины не станут выдвигать обвинений, меня освободят. Она сказала, чтобы я позволил ей говорить; очень важно, чтобы эти женщины увидели оборотную сторону медали. Мисс Кэхилл наверняка уже делала это и для других учеников, потому что пузатый следователь захотел сначала обратиться к собравшимся женщинам.

– Не позволяйте сбить себя с толку, – напутствовал он. – Придерживайтесь фактов. Не поддавайтесь жалости и эмоциям. Оставьте снисхождение и сочувствие суду присяжных. Если вы выдвинете обвинения, общество отправит этого мужчину – и не ошибитесь, он мужчина, а не ребенок – под суд.

Женщины покивали, и пивобрюхий следователь передал слово мисс Кэхилл. Он, наверное, знал ее, потому что называл по имени – Меган.

– Итак, вы потеряли некоторую часть того, чего у вас всегда в избытке: деньги, – начала мисс Кэхилл. – А собак вам вернули невредимыми.

Но женщины все еще бесились. Тогда мисс Кэхилл добавила чуть-чуть лирики, и настроение у женщин изменилось.

– Перед вами умнейший молодой человек, никто из нас, собравшихся в этом зале, не сравнится с ним в самобытности. – Кое-кто покачал головой. – Стартовые условия у Хулио Кольминьяреса были гораздо хуже, чем у нас с вами. И все же… – мисс Кэхилл порылась в сумочке и извлекла оттуда мой табель с оценками, – …его баллов хватит, чтобы поступить в колледж. – И она пустила табель по залу. Некоторые женщины заглядывали в него, кивали и передавали дальше. – Если Хулио Кольминьярес спасется – он спасет всех нас. – Мисс Кэхилл встала и приблизилась к скамьям, на которых сидели женщины. – Если мы хотим, чтобы наше общество и наш город развивались, то начать мы должны здесь, с этого мальчика. Многоуважаемые дамы! Вы все – умные, образованные женщины, сформированные гуманистической культурой с ее верой в значимость эстетики. Любимые вами Метрополитен-музей, Музей современного искусства, Линкольн-центр – это не только о красоте, но и о причастности к высшей правде. Но какой смысл находить высшую правду в прекрасном, если вы не сможете найти ее в способности прощать? – Мисс Кэхилл сделала пазу. – Поэтому я отдаю этого юношу вам и молю вас вернуть его всем нам.