Тайна - [45]

– Sí, claro[120], Pa, у меня есть для тебя сотня долларов. – Я только что отдал собаку и временно процветал. Хотя большая часть денег предназначалась донье Флорес, потому что Сальвадор говорил: Пета Понсе прибудет из Пуэрто-Рико уже через пару дней. Таина попросила меня быть рядом, и ничто и никто, ни ангелы, ни демоны не смогли бы помешать мне, когда espiritista явится к ней в дом.

– Я горжусь тобой. – Отец сжал мое плечо, и я почувствовал себя счастливым. Дело было не в деньгах. Дело в том, что отец способен попросить меня, не испытывая неловкости. Как бы мне хотелось, чтобы мама тоже так могла, хоть немного. Но мама все держала в себе, предпочитая прятать чувства за гневом или язвительными шутками.

– Я найду работу и все тебе верну.

– Да ну, пап. – Потому что он мой папа и я должен ему больше чем деньги. – У тебя есть работа. Ты готовишь, убираешь, выгуливаешь моих собак, кормишь их и все такое.

– Нет-нет, – твердо сказал отец. – Мне нравится выгуливать собак. А готовлю и убираю я только ради того, чтобы не мучиться угрызениями совести, пока не найду работу.

Отец был хроническим безработным. Стоило ему найти место, как его почти сразу увольняли. Отец вечно твердил, что власти виноваты, что боссы ни для чего не нужны. Что сообщество богатых держится на страхе перед тем, что в один прекрасный день бедные, доведенные до отчаяния, вышибут двери, ворвутся незваными, станут грабить особняки и затопчут персидские ковры. Что дела в его родном Эквадоре обстоят не в пример лучше. Марксизм – вот ответ. И так далее и тому подобное. Для отца слова Маркса были таким же законом, как для мамы – слова Иеговы. Вскоре отец так всем надоедал, что его увольняли. Наверное, мама еще и поэтому так злилась. На нее столько всего навалилось! Я не виню отца. Я просто пытаюсь лучше понять маму. Заботы о том, чтобы холодильник был полон, лежали на ней одной.

– Пап. – Я положил руку ему на плечо, хотя редко так делал. – Usted sabe que Mami lo hizo ¿Verdad?[121] – Я говорил по-испански, да еще положив руку ему на плечо; все вместе должно было означать, что у меня к нему важный разговор.

– Что сделала? – ответил по-испански отец – так, словно я попросил его купить зубную пасту.

– Mami lo hizo, ¿usted sabe?[122] – Я старался смотреть отцу в глаза, но его гораздо больше интересовал пылесос.

– Нет. Что сделала? Скажи. – Отец заблудился хуже, чем Колумб.

– La operación.

Услышав это слово, отец оцепенел и замкнулся.

– Папа, скажи мне то, что считаешь нужным сказать, и все. – Я говорил тихо и уважительно. – Все нормально. А если ничего не хочешь говорить, это тоже окей.

Отец прокашлялся и переступил с ноги на ногу, как боксер. Сунул руки в карманы, потом вынул. Облизал губы, не зная, с чего начать. Потом прокашлялся еще раз и сказал:

– Не думай, что я тебя не люблю.

– Я и не думаю.

– Не думай, что я не люблю твою мать.

– Не думаю.

– Я тогда не знал языка. Совсем ничего не знал. Когда это произошло, я жил в стране меньше года. – Отец покачал головой, словно все еще не мог поверить в произошедшее. – Со мной говорили врачи. Говорили, что так будет лучше всего. Мне не надо было соглашаться, но… но я не понимал. Я был здесь новым человеком.

– Мама же понимала по-английски, – сказал я. – Она должна была понимать, чего от нее хотят. Должна была тебе перевести?

– Не обвиняй свою мать. Она тогда только-только родила тебя. – Я никогда еще не видел, чтобы отец готов был заплакать. – Она происходит из общества, где такое считается пустяком. Где такое делают очень многие. Столько женщин вынуждены делать la operación, что это стало считаться пустяком. Я только знаю, что твоя мать никогда ни в чем не винила меня. И я тоже не стану ее винить.

– Мне большего и не надо, – сказал я.

– Я помню только тебя. Ты громко кричал, я держал тебя на руках. Твоя мама рассказала мне все только потом. Она много плакала, стала ближе к своему Богу. Я подумал: пусть, потому что ей так было легче. – Теперь отец говорил более собранно и спокойно, но ему все еще требовалось прочистить горло, которое никак не прочищалось.

– А Пета Понсе?

– Хватит. Достаточно, – утомленно сказал отец. – Эта сумасшедшая? Хулио, разве мы с тобой не мужчины? – Как будто мужчины не могут говорить о таких вещах. – Мужчины. Мы мужчины. Верно?

Моего отца создало другое время, другая страна, философия коммунизма. Подобно тому, как мой отец не обвинял маму, а она не обвиняла его, я не мог ставить отцу в вину его способ мыслить, не мог изменить его. Хотя папа всегда говорил мне, что мы, мужчины, не должны ни от чего уклоняться. То, от чего ты бежишь, в один прекрасный день вернется к тебе окрепшим и вооруженным до зубов. И вот теперь отец не следовал собственному совету, но он сказал достаточно, не стоило сердить его. Представится еще один случай поговорить об этом – и отлично. Нет – тоже хорошо. Разговор уже состоялся. Недоговоренности, висевшие между нами, больше не имели силы.

– Да, пап, мы мужчины, – сказал я, потому что именно это он хотел услышать. Я еще раз обнял его. Он убрал деньги, что я ему дал, в карман и быстро взялся за пылесос.