Тайна - [31]

Девчонки приходили вместе, всегда вместе, в толпе других исполненных надежды певиц; они отмечались у охранников и поднимались по узкой лестнице, которая вела в звукозаписывающие студии «Оркестра Рекордз», где все отдавало дешевкой. Студия записывала массу пластинок на 78 оборотов, ломавшихся с легкостью яичной скорлупы, причем певцы и музыкальные группы бывали в основном безвестными, «Оркестра Рекордз» возлагала на них большие надежды. Но часто продать удавалось всего несколько сотен пластинок, а остальные оканчивали свои дни в коробках из-под молочных бутылок, составленных в магазинах, торгующих «колдовскими» принадлежностями, вроде «Сан Ласаро и Лас Сиете Вуэльтас», «Отто Чикас» или «Эль Конго Реал», или в барбершопах латиноамериканских кварталов по всей Америке. На подходах к красной двери с надписью «СТУДИЯ» имелась маленькая приемная, где Девчонки, вместе с другими приглашенными девушками, просиживали долгие часы на раскладных стульях. Стену украшали приклеенные скотчем фотографии звезд лейбла. В стене студии имелось окошко, и Девчонкам было видно, как духовики настраивают инструменты, а рядом на полу стоят бутылки со спиртным. Размером студия была с большую кухню; на стенах пробковое покрытие для звукоизоляции, в центре два больших RCA-микрофона и еще четыре – для музыкантов. Духовики сидели по одну сторону, ударная секция (барабаны, конги, тимбалы, бас) и фортепиано – по другую, кое-кто по случаю переполненности стоял, многим приходилось придумывать, где найти место. Центр всегда оставляли для певца. Вызвали Инельду. Настал ее час. Но семейное предание гласит, что в этой сказке, когда Инельда уже готовилась к прослушиванию, явилась переодетая принцем жаба и увлекла мою мать за собой.

О последовавших за этим событиях я знаю только потому, что в детстве любил, когда к родителям приходили в гости друзья. Взрослые ставили старую музыку, много пили и говорили о вещах, которые следовало держать под замком. Меня отправляли спать, я уходил к себе, прижимался ухом к двери и слушал, о чем говорят взрослые. Слушал, как мои здорово подпившие родители рассказывают истории о своей молодости. Мне было лет двенадцать, когда я во время одной такой вечеринки и услышал о Бобби el Pollo con la Voz[87] Арройо. На этого salsero «Оркестра Рекордз» возлагала большие надежды. Студия тратила на него изрядно денег, «мерседес-бенц» у него был надежным. Бобби ходил развязной походкой латиноамериканского любовника и держал себя так, будто он – последний стакан кока-колы в пустыне. Я слышал, что у Бобби хороший голос – не изумительный, но хороший. При этом Бобби был прекрасным поэтом-песенником, способным сочинять на лету, – второй Лаво, который незадолго до этой истории умер. Однако его аранжировкам требовалась доработка, да и выдающимся мелодистом он не был. «Оркестра Рекордз» намеревалась окружить его своими самыми яркими талантами, словно его дебюта с нетерпением ждала сама Вселенная. Выглядел Бобби сногсшибательно. Но своей рыночной реализуемостью он был обязан не столько миловидной внешности, сколько тому достойному гордости факту, что он, уроженец Соединенных Штатов, мог считаться сыном четырех латиноамериканских народов, и не каких-нибудь, а Большой Четверки. Его мать была наполовину пуэрториканка, наполовину кубинка, отец – доминикано-мексиканец. «Оркестра Рекордз» слышали, как кассиры трезвонили, что во всех американских, а в особенности североамериканских городах вроде Нью-Йорка, Чикаго, Майами, Бостона, округ Колумбия, и Лос-Анджелеса пуэрториканцы, доминиканцы, мексиканцы и кубинцы могли объявить Бобби el Pollo con la Voz Арройо своим человеком.

Мои родители, как и в большинстве семей, укрепляли меня в вере, что мама всю жизнь любила только папу, а папа – только маму. Это неправда. Про Бобби я знаю исключительно по сплетням, которые на вечеринках, по району и в церкви распространяют друзья, или же потому, что Сальвадор просветил меня насчет вещей, о которых я не имел понятия. Такие тайны лишь порождают еще больше тайн, когда их пытаются хранить. Я слышал, что моя мать влюбилась в Бобби до безумия. Они везде появлялись вместе: на пляже ли, на рынке «Ла Маркета», и мать приобнимала Бобби так, будто знала его всю свою жизнь. Летом они ездили на Кони-Айленд. Зимой катались на коньках на «Ласкер-Ринк» или играли в боулинг – да, в боулинг – в «Порт Ауторити» на 42-й улице. Но вечера были только для его концертов, на которых он пел сальсу и которые мать, если была в Нью-Йорке, не пропускала, а после концертов наставало время вечеринок, которые моя мама, а она тогда все еще жила с родителями, не посещала. Каждый раз Бобби говорил маме: «Sólo un chin, un chin, mami[88], всего на пару минут». Что означало: он пробудет там всю ночь. Мать оставалась предоставленной сама себе, но ее это не слишком заботило. Моя мама хотела замуж за этого парня; сочетаться браком не со Свидетелем Иеговы было вроде как не очень хорошо, но так мама хотя бы могла оставить дом своего отца, как предписано. Однако выйти замуж за Бобби было невозможно, потому что, вот незадача, у Бобби el Pollo con la Voz уже имелись и жена, и дети.