Тайна горы Муг - [26]

Жаворонок сказал:

«Я хочу, чтобы вы пошли со мной к пропасти неподалеку от его жилья и квакали и шумели в ней. Когда слон услышит ваши голоса, он будет уверен, что там вода, и упадет в пропасть».

Лягушки согласились помочь жаворонку, собрались у пропасти и заквакали.

Слои услышал их кваканье и, так как его томила жажда, бросился туда, упал в пропасть и погиб. А жаворонок прилетел и, хлопая крыльями над его головой, говорил:

«О тиран, ослепленный силой своей, презиравший меня! Как показалась тебе великая хитрость моя при малом теле и огромное тело твое при твоем слабоумии?»

— Эта притча о многом говорит! — улыбнулся Диваштич. — Я понимаю твою мысль, Махой. Но разве можно надеяться на такое же единство у людей, какое свойственно животным! Люди живут в непрестанной вражде. Кто их научит любить друг друга! Ненависть разобщает их.

— Я не утверждаю, что бедный пастух, который пасет твое стадо, любит тебя, — сказал Махой. — Он послушен тебе, потому что он зависим от тебя. Но врагам своей земли он, конечно, не покорится. Врагу он не хочет служить. Вот и подумай, как сделать, чтобы все пастухи и землепашцы, все ткачи и гончары, все люди земли и ремесла были тебе верны.

— Об этом позаботился великий светоч жизни — Ахурамазда, — нахмурился афшин.

Его бледное лицо с правильными чертами стало вдруг угрюмым и злым. Диваштич не любил, когда старик брал под свою защиту людей, которые созданы богами для тяжких трудов.

И прежде бывало не раз. Поговорят они о деле, запишут все, что нужно афшину, а потом старик вдруг начнет рассказывать о благородстве безродного пастуха, который спас стадо афшина во время силя[17] и при этом чуть не погиб.

— Для того он и создан богами, — отвечал в таких случаях Диваштич.

А старик не соглашался. Он обычно доказывал, что, может быть, пастух и создан богами, чтобы охранять стада владетеля, но не каждый проявит такое благородство, спасая чужое добро.

Диваштич слушал такие речи без всякой охоты, только затем, чтобы доставить удовольствие своему писцу.

Это всегда сердило старого Махоя. Он никак не мог простить своему господину его пренебрежения к тем, кто трудом своим расцветил эту землю. И он покинул дворец.

И сейчас в недолгой беседе с афшином они коснулись того, что больше всего волновало Махоя.

— Ты думаешь, люди, лишенные мудрости, поймут всю опасность вражеского нашествия? — спрашивал афшин. — Ты считаешь, что они пожелают подняться против врагов?

— А ты сам посуди, — убеждал старик. — Как могут они покориться наместнику, когда в опасности их жизнь! Люди знают, что несут с собой враги. Им не хочется умирать за чужую веру.

— А ты знаешь, как многочисленно войско халифа? — сказал Диваштич. — Что для них горсточка пастухов и землепашцев?

— А жаворонок разумнее нас, — заметил Махой.

Афшин задумался.

— А что, если собрать всех неимущих, всех пастухов, землепашцев и людей ремесла… Может быть, и соберется грозная сила? — прервал его мысли Махой.

— Почему же не сделали этого владетели Самарканда, Бухары и Мерва? — возразил Диваштич. — Разве они глупее нас?

— У них не было единства, а каждый в отдельности — ничто! Пустое место! Если бы собрались вместе люди Усрушаны, Иштихана, Фая и Бузмаджана[18] и единой силой поднялись против врага, тогда все было бы по-иному…

— А если поднять людей моих селении, — прервал афшин, — да еще призвать на помощь соседних афшинов? Трудный час настал. Надо объединиться! Только пойдут ли за мной люди Панча?

— Все равны перед лицом смерти! — отвечал сурово Махой. — Если все поднимутся, враг будет изгнан… Но только надо все делать разумно, а главное — сохранить тайну. — Старик нагнулся к уху афшина и прошептал: — Если твой замысел станет достоянием мервского наместника Саида ал-Хараши, то погибнет нерожденное дитя.

— Ты прав! — согласился Диваштич. Его усталое, озабоченное лицо на минуту оживилось. — Ты прав, Махой. Мы поднимемся против врагов наших. Мы не пойдем по стопам Гурека[19]. Такого ничтожного правителя еще не знала Согдиана. Мы пойдем своей тропой — тропой справедливости.

— О Гуреке разное говорят, — сказал Махой. — Одни утверждают, что он предан иноверцам и верен Мухаммаду. Другие говорят, что он верен Ахурамазде и помогает согдийцам готовить восстание против арабов…

— Самарканд не имел ихшида более лицемерного и продажного, — прервал Махоя афшин. — Гурек совсем не обеспокоен судьбой Согда. Его забота — удержать в своих руках Самарканд. Когда он видит, что люди Согда подымаются против врага, он делает вид, что помогает им. А когда видит силу арабов, начинает служить им. Он лжив и продажен. Я намеревался вывести в горы семьи богатых владетелей. Но я побоялся предательства Гурека.

— Гурек никому не сделает добра, — подтвердил Махой. — Что о нем говорить? Я кое-что узнал для тебя, мой господин…

И оглянувшись, нет ли кого поблизости, старик зашептал на ухо афшину:

— Люди принесли дурные вести. В Панч послан отряд из Мерва. Во главе Сулейман ибн Абу-с-Сари — черная душа. Он был прежде начальником почтовой службы при халифе Омаре. Помнишь? Тогда еще говорили о его предательстве.

— О, это человек-шакал! — воскликнул Диваштич. — Его ненависть к согдийцам превосходит все, что мы знаем об иноверцах. Он может продать всю страну, если ему сделка будет сулить богатую наживу.