Тайна двойного убийства - [9]

Таня подтвердила мою догадку о том, что Любарская и Сватко хорошо знакомы и не только по несчастью. Следовало еще проверить эту версию, одного показания Тани мало, но я не беспокоилась: дружба женщин не могла быть секретом, и мы это установим без затруднений.

Прокурор дал мне свою машину, и капитан Волна встретил у проходной "Радуги”, но все же мне пришлось предъявить охраннику свое удостоверение, и он добросовестно изучил его, да еще и сверил фото с оригиналом.

— Вы всегда так бдительны? — не удержалась я.

— Всегда! — отрезал он.

Мы прошли в административный корпус. Через просторную приемную, где вежливо поздоровалась со мной молоденькая секретарша, попали в кабинет директора — большой, залитый солнцем, с красивой мебелью. Приглушенно звучала музыка. "Венчает юные сердца седой паромщик”, — вкрадчиво пела Пугачева, а навстречу нам вышел из-за массивного стола интересный в возрасте мужчина в новеньком коричневатом костюме — не летнем, несмотря на жару. Крупные, словно рубленые черты лица, русые седеющие волосы, разделенные сбоку пробором, серые глаза под странно короткими бровями.

— Шершевич, — представился он, — Виктор Викторович. Директор этого, — он широко повел рукой в сторону окон, — заведения.

Мы сели в мягкие кресла, и директор принялся насмешливо-жалобно рассказывать.

— Никому угодить не могу, Наталья Борисовна, хоть и стараюсь. А тут еще эта история с Гулиным. Ах, как неприятно, как некстати все это, как мешает нам, всему коллективу!

В голосе Шершевича послышались капризные нотки, это меня особенно удивило. Мужественный, крупный, солидный мужчина — и этот тон. Я глянула на Волну, увидела в его глазах смех. Поняла: Шершевич играет со мной, кокетничает. Всерьез не принимает.

И такое со мной бывало. Да и не раз. Поэтому не разозлилась, как раньше. Спокойно встала.

— Простите, приступим к официальной части знакомства. Где я могу вас допросить? Здесь нам не помешают?

Капитан Волна подыграл мне.

— Вам готов кабинет. Можете приступать к допросам там — я вас провожу.

По взгляду Антона я поняла: поступила правильно, не дала фамильярничать директору, избалованному вниманием.

Изменил тон и Шершевич.

— Где вам будет угодно, Наталья Борисовна. Мне лично удобней здесь.

Он нажал на белоснежную клавишу селектора, строго сказал:

— Машенька, меня нет, — и повернул ко мне посерьезневшее лицо:

— Слушаю вас.

Антон ушел, а я допросила Шершевича — подробно, скрупулезно — о работе, о коллективе, о Гулине. Директор обстоятельно и почтительно рассказывал о том, что мне было уже известно. Заканчивая скучный допрос, я неожиданно для себя спросила:

— У вас есть машина?

— "Лада”, — ответил Шершевич удивленно.

— Какого цвета?

— Коричневого с перламутром, — короткие брови директора поднялись, образовав на лбу несколько глубоких морщин.

Значит, машина коричневая. Не зеленая. Впрочем, я на это не надеялась, спросила для порядка. И еще потому, что мне не нравились нарочито серьезные серые глаза Виктора Викторовича. Глядя в них, я видела — Шершевич усмехается. Не открыто, а где-то внутри. Чему усмехается? Гулина ему жалко, за коллектив больно, и всё же глаза его время от времени словно дымкой подергивало — он отгораживался каким-то дополнительным знанием и, я видела, чувствовала, пренебрежением или превосходством. Относилось ли это лично ко мне или к моему делу?

— Вы знакомы с Любарской и Сватко? — как и о машине, я спросила это для порядка, потому что ответ заранее знала и не ошиблась:

— С потерпевшими? Безусловно! — ответил Шершевич спокойно. — Я с ними беседовал. Выяснял детали. Мне ведь, согласитесь, как руководителю нужно тоже меры принять. Сегодня Гулин берет взятку, завтра другой — этому надо положить конец.

Нельзя было с этим не согласиться. Но я продолжала упрямо:

— До этой истории вы с ними не встречались?

Серые глаза стали прозрачнее, смотрели как сквозь меня: — С Любарской был знаком. Знаете, аптека, лекарства — с одной стороны. И автомобиль в неумелых женских руках — с другой стороны…

— Почему же в марте, когда машине Любарской потребовался ремонт, она обратилась не к вам, а к Гулину? Вы раньше ей помогали?

— Помогал, конечно. А в марте… — Шершевич пожал плечами, опять недоуменно вскинул бровки: — Я сам удивлен, признаться вам. Кто поймет женскую логику? — он развел руками, улыбнулся.

— А Сватко?

— Машину знаю лучше, чем хозяйку. Ее "Волга” уже бывала у нас, меня приглашал мастер для консультации, встречал потом саму женщину, здоровались.

— К вам она не обращалась с просьбой о замене кузова? — спросила я Шершевича, который явно скучал от моих однообразных вопросов.

— Вы должны знать, — в голосе Шершевича послышалась назидательность, — что замена кузова ГАЗ-24 — самая для нас больная точка. Кузовов чрезвычайно мало, и на этот вид ремонта — жесткая очередь. По году люди ждут. Я в очередность не вмешиваюсь.

— А Гулин вмешивался в очередность? — не отставала я. Директор пожал плечами:

— Мне такие факты неизвестны. А Гулина я знал с лучшей стороны, о чем неоднократно, — он сделал ударение на этом слове, — рассказывал.

О чем было еще спрашивать директора? Он лично проводил меня до кабинета с табличкой "Старший юрисконсульт Паршин В. Р.”, распахнул передо мной тонкую дверь и удалился, сказав: