Тайна Афонской пустыни. Дневник пустынножителя - [2]

Были, разумеется, и другие епитимьи и наставления, обо всём не скажешь...

Меня поразило тогда и поражает сейчас, с каким спокойствием, любовью, милующей радостью принял батюшка мою исповедь. А ведь его христианской и монашеской душе больно слушать такое-то! Но в отличие от мира, лежащего во зле, батюшка принял меня по-доброму, как будто просто пришло время вновь осуществиться в жизни притче о блудном сыне и милостивом отце.

+ + +

На следующую ночь мы опять отправились к старцу на службу. Я и раньше очень любил эту ночную дорогу в храм, по берегу моря, иногда при свете луны, а иногда в кромешной тьме. Сейчас каждый шаг мне казался шагом на пути ко спасению.

Фонарик выхватывал белые прибрежные камни, по которым мы ступали. Вспоминались строки Священного Писания: «...и дам ему белый камень и на камне написанное новое имя, которого никто не знает, кроме того, кто получает» (Откр. 2, 17).

На сей раз в конце исповеди отец Рафаил открыл мне тайну спасения. Он сказал: «Я тебе открою тайну пути спасения. Каждый день говори: даруй мне, Господи, Твоё смиренномудрие».

Как это удивительно, светло, мудро и просто.

+ + +

Старец давно звал меня в пустыню. А сейчас, когда Сам Господь привёл сюда через обстоятельства жизни, отец Рафаил тем более благословил пустынножительное покаяние.

Ещё в послушничестве всем чадам отца Рафаила как-то естественно прививается любовь к молитве Иисусовой и пустынножительству. Не был исключением и я. Мечтал когда-то о пустыннической жизни. С годами стал думать, что со мной никогда этого не случится. Потом вообще над собой как над христианином поставил могильный крест. Думал — конец. И вдруг! Путь возрождения открылся. И сразу дали пустыню. А с пустынническими горькими слезами — такую белую манну духовных покаянных прозрений, такую живую Иисусову молитву.

Тогда я не знал, на какой срок дана пустыня, но знал, что сладость её не забыть. Понял, что покаянная молитва Иисусова — чудо, дар, тайна Божия. Понял, что жемчужина благодати, которая была когда-то дана и давно потерялась (хотя, потеряв, я не искал её), возвращена мне Спасителем. Всё вернулось сторицей, а главное — вера, смысл жизни и путь живого Богообщения.

+ + +

Неожиданно на Афоне события стали развиваться настолько не в мою пользу, что в любой момент, я мог вынужденно покинуть Святую Гору.

В тёмном, подавленном состоянии духа я бродил по прибрежным скалам и чуть было не сорвался с одной из них. В этот момент почувствовал близкое присутствие злой силы. «Загнать жертву и уничтожить её» — события разворачивались по всем правилам демонической охоты...

Вопреки моим страхам, «здравым» соображениям и планам, батюшка благословил мне отравиться вглубь Афона, выше в горы. В самую отдалённую точку горного ущелья Катунаки, расположенную на подступах к вершине Святой Горы. Я не верил... И верил! Отправился.

Но где жить на Катунаках? У подвизающейся здесь малой части братии отца Рафаила свободных мест нет. Между тем дело шло к зиме. И вообще, новому человеку обнаруживать здесь себя нежелательно, нужно сидеть тише воды — ниже травы, из-за постоянной угрозы выселения.

На мои опасения монах Давид с горячей верой, основанной на собственном опыте, твёрдо сказал мне: «Даже не думай! На Афоне Богородица — Игумения. Она решает, кому здесь быть. Она тебя сюда привела. Поднимайся». Впоследствии я многократно убеждался в верности этих слов.

3 ноября 2010 года я прибыл на Катунаки. А меньше чем через две недели, не понимая, как это всё устраивается, я уже благодушествовал в собственной крохотной, но самой настоящей пустыннической келейке. Боялся громко дышать, чтобы злые силы не заметили и прошли мимо... Но теперь уже точно знал — это действуют Богородица и Господь.

И хотя опасности продолжали нависать, окрылял сам факт, что Господь и Матерь Божия сподобили кельи на Святой Горе, пусть и неизвестно насколько. Я понял, что это уже всерьёз. Ведь без чуда такое никак не могло произойти, просто не-мог-ло. Тогда я начал вести дневник. Звали меня тогда инок Всеволод...

19 ноября 2010 года

Ну вот, слава Богу, сижу около своей кельи[1], на горной террасе с видом на скалы и море. Солнце. Тишина. Пахнет мёдом.

Эту келью послала Матерь Божия. Принадлежала она греку, отцу Афанасию, который здесь потихоньку молился и разводил пчёлок. Судя по оставшимся от него книгам, он был умеренным зилотом. Незадолго до моего приезда он отправился монашествовать в другое место.

17 ноября Матерь Божия дала мне этот благословенный кусочек земли в Своём Афонском Саду. Тут и правда сад: птицы поют с рассвета до заката, а цветы, говорят, цветут круглый год. Место вообще особенное.

Келейка убогая, монашеская и этим радует глаз и душу. Когда к ней шёл, думал, как её назвать. Были разные мысли. Вхожу внутрь и вижу на стенке, в самом центре — образ Пресвятой Богородицы с Богомладенцем.

Икона достаточно древняя, писанная. Видно, что побывала в огне (видны его следы) и, значит, спасшаяся. Лики Спасителя и Богоматери — добрые, вдумчивые, умилённые, сосредоточенные на главном. Спаситель смотрит на Свою Мать, тесно прижимаясь к ней щекой, а она внимательно смотрит... даже не на нас, а куда-то в вечное. Родное что-то почувствовалось в иконе, но узнать я её не мог. Надписи на лицевой стороне нет. Бережно снял икону со стены. На обратной стороне прочёл название ΓΛΥΚΟΦΙΛΟΥΣΑ (по-русски — «Сладкое лобзание» или «Сладколобзающая»). Икону было трудно опознать ещё и потому, что она является как бы зеркальным изображением известного первообраза «Сладкого лобзания», то есть Богомладенец расположен с другой стороны от Богоматери.