Тайна аббата Соньера - [106]

Беранже и Бийар снова встречаются. Они долго смотрят друг на друга в молчании, одновременно взволнованные и радостные, оба счастливые, потому что еще живы и невредимы после стольких лет рискованных приключений. Епископ шепчет:

— Мы победим.

Аббат ощущает, как негнущиеся пальцы епископа сжимают его руку. Бийар шевелит губами, словно хочет что-то добавить, но близость его секретаря мешает ему это сделать. Беранже кажется, что он заметил короткую вспышку страха в его глазах, под которыми видны круги. В них также читается беспокойство и ясность.

Маленькая паперть быстро заполняется шумной толпой, которая с нетерпением радостно встречает Бийара: епископ несет ответы на все их вопросы, вызванные опасениями и надеждами.

— Сейчас посмотрим, какую он скорчит рожу, увидев Дьявола, — говорит Сарда эскадрону республиканцев, сгрудившихся у дальней стены и исповедальни, между кропильницей и купелью.

Встречаемый песней во славу Бога, Бийар пересекает порог церкви и останавливается перед кропильницей. Слишком долго. Он нетороплив в своих движениях. Его взгляд привлекает не композиция из четырех ангелов, а Асмодей, хранитель Храма. Клянусь Христом! Какое различие с тем расплывчатым описанием, которое ему дал секретарь, прибывший в Ренн-ле-Шато с целью подготовки его визита. Уродливое лицо Бийара излучает жестокость, он в какой-то миг думает о том, чтобы попросить у Соньера тотчас же разбить это изображение. Но появляются дети из хора и отвлекают его внимание от кропильницы. Вслед за их белыми одеждами он движется к алтарю, вызывая при своем проходе шепот восхищения. И в толпе раздаются страстные вздохи, когда он благословляет собравшихся, прежде чем усесться в церемониальное кресло.

Чувство опьянения наполняет Мари. Ее голос становится громче, как и голоса других. Подобно разгорающемуся пожару, пение заставляет содрогаться своды нефа. Беранже ликует. Он вспоминает дырявую крышу, разбитый пол, гибкие и жирные тела крыс, скачущих между старыми статуями. Прошло двенадцать лет. И у него получилось.

Теперь он служит мессу при полном параде и повелевает верующим встать на колени, подняться, снова опуститься на колени, снова подняться… На своем месте монсеньор Бийар, с седыми волосами, торчащими из под митры, с влажными глазами, молится с усердием вместе со своим протеже. Беранже чувствует себя счастливым, крестится, преклоняет колено, вдыхает полной грудью ладан, снова поднимается, склоняется над Библией, читает строки из Евангелия от Луки, ласкает взглядом святых, крестный ход, фреску и изливает на склоненные головы слова, положенные в данной ситуации, без нажима, чуть-чуть с показной напыщенностью, чтобы насладиться своей властью. Когда он взбирается на кафедру, его голос снова усиливается и становится резким:

— В жизни христианина, в особенности для приходского пастора и для паствы, доверенной его заботам, нет более трогательного обстоятельства, чем визит епископа…

Головы медленно склоняются в знак согласия, поворачиваются к улыбающемуся епископу, потом возвращаются к Беранже. Аббат воспламеняется, восхваляет величие Бийара, прежде чем направить свой палец к толпе республиканцев:

— …Я видел несчастных, сбитых с толку вероломными советами, которые ожесточились против всех моих начинаний во имя прославления Бога и украшения его храма. В дни этого безрассудства все средства были хороши, даже насилие. К счастью, небеса наблюдали за этим, и само провидение расстроило их пагубные намерения…

Сарда делает скверный жест рукой и, кажется, начинает дрожать под воздействием взгляда Соньера. Аббат пронзает его глазами до самого затылка.

— Проклятый священник, — скрипит он зубами, — мы знаем твое провидение, это Дьявол.

— Тише, — говорит Закари, сидящий в последнем ряду, оборачиваясь к Сарда и поднимая кулак.

Сарда прижимается плотнее к исповедальне, позади Видаля, и пытается больше не слушать ставшую мягче речь своего врага.

— И так как я их прощаю всем своим сердцем… правильный путь… чуткое доверие… мир… источник утешения…

И далее следует описание приобретений и переделок в церкви, восхваление прихожан, потом выпад в сторону несознательных родителей, которые гонят своих детей на заводы. «Подлинные очаги аморальности и безбожия, где неминуемо погрязают добрые чувства и кроткие надежды, которые возлагал на них их пастор…» Эти слова заставляют улыбнуться немалое количество друзей Сарда, которые пытаются отыскать глазами кроткую надежду Соньера: Мари.

Наконец он подходит к заключительной части своей речи, заканчивая последнюю фразу широким жестом, предварительно адресовав Мари взгляд, которым он, казалось, хотел ее спросить: ну и каков я был?

Мари горда, красная от смущения. Еще чуть-чуть — и она бы встала и пошла к Беранже, чтобы звонко поцеловать его в щеку. Ее соседка поворачивает к ней свое сморщенное, как у ведьмы, лицо, в глазах ее мелькает лукавство. Она произносит:

— Тебе повезло, дочь моя.

— Мадам… Я не понимаю.

— Не красней, дурочка. Я прекрасно знаю, что ты его любишь, своего кюре. Найдется не одна такая, которая захотела бы быть на твоем месте.

Месса закончилась. Беранже принимает поздравления от одних, гневные и завистливые взгляды от других. Он стоит неподвижно у паперти, скрестив руки. Песнопения и ответ монсеньора Бийара на его речь все еще стоят гулом в его ушах, и он делает усилия, чтобы продолжить иллюзию этого праздника.