Тайм-аут - [12]

— Виктор Николаевич, — жалобно возражает Егор, — но вы-то не в курсе, работают способы эти или нет. Зачем судить сразу?

— А мне и не надо быть в курсе. Все эти «книги» написаны в расчете на сопляков, не знающих куда приткнуться, чтобы им наконец-то перепало чуток пи**ятины, и оттого, разинув рот, слушающих любые советы любых «бывалых».

— Егор сосредоточенно молчит. Затем произносит:

— Альтернатив немного, Виктор Николаевич! Настоящие «бывалые» своими секретами не делятся или делятся за большие деньги. Да и как отличить «бывалого» от шарлатана? Приходится читать все подряд по теме, и та книга еще ничего.

— Читай классику. — говорю. — Никто так тебя не научит разговаривать с телочками, как седовласые хмуробородые мужики в ватниках.

— А ты любитель классики, Стас? — спрашивает Биня.

— Есть немного.

— И кто в фаворитах? Федор Михайлович?

Я киваю.

— Да, предмет обожания на все времена, особенно среди тех, кто его не читал. Какое твое любимое?

— Не знаю. «Идиот», может быть. Там много о людях.

— О людях у него везде много. «Подростка» читал?

— А как же.

— Кто из персонажей тебе запомнился больше всего?

— Я задумываюсь.

— Отец. Как его… Версилов.

— Почему?

— Потому что в его уста Достоевский вкладывает самые емкие речи о людской сущности. Про то, что невозможно любить людей так, как они есть. О том, что низки они и скверны, даже когда хороши. Дословно помню: «Делай добро им, презирая. И не прекращай презирать ни на секунду». — Я снова задумываюсь, — Самое подкупающее в нем то, что он при этом не сильно дистанцируется от них, «помятуя, что и ты человек». Меланхоличный и умный, говорящий правильные вещи.

— Иногда произнесение правильных вещей еще не признак ума.

— В смысле?

— В смысле, в данном случае с версиловским утверждением, что люди в целом говно, я согласен. Но самому Версилову в этом вопросе доверия мало.

— Почему?

— Потому что Версилов сам порядочное говно. А говно, раз, не склонно признавать, что оно говно. И, два, даже если и признает, то как звучит это признание, по-твоему? «Да, я говно, извините меня.»? — он качает головой. — Ни в жизнь. В лучшем случае это «Да, я говно, но так и все вокруг тоже говно! Я точно такое же говно, как и остальные.». Такова заложенная в людях программа и есть большая вероятность, что Версилов в данном случае действует исходя из нее.

— Кстати, о литературе. — говорит Макс после паузы. — Вчера вечером попался на глаза сайт писательницы Джулии Штопоровой, пишет книги в жанре «остросюжетный любовный роман». Жара! Аннотации в стиле «Аглая (у макулатурщиков там, похоже, соревнования кто позаковырестее имя сообразит) всю жизнь искала мужчину мечты и вот вроде бы нашла. Купаясь в реке любви и отношений, она случайно обнаруживает дневник любимого и узнает страшную тайну…» или «Даздрасмыгда девушка невероятно эффектная и умная, она живет в шикарной квартире, мастерски водит машину, знает пятьдесят иностранных языков, играет на гобое и трещетках, танцует гопак с рюмкой водки на голове, но не помнит кто она и откуда, потому что Даздрасмыгда — киллер!». Названия книг под стать — «Океан любви, или сорви с меня мою маску», «Ошибки детства, или как стать стервой»…

— «Шампанское «Кристалл» в шезлонге на Лазурном берегу, или х** в жопу».

— Я бы почитал. — смеется Егор, вынимая грудину.

15

Размышляя о событиях в своей жизни, дохожу от метро до подъезда, привычно хлопаю несколько раз по карманам. Достав связку, прикладываю «таблетку» к домофону, боковым зрением отмечая какое-то движение неподалеку. Нехорошее предчувствие… Но, помятуя о постоянно снующих туда-сюда азиатах, я не придаю этому значения, к тому же, весь последний месяц — одно большое нехорошее предчувствие. Вновь вернувшись к обдумыванию недавних событий, прохожу через небольшой холл и нажимаю кнопку вызова лифта. В ту же секунду огромная лапа хватает меня за воротник и с силой отбрасывает к стене. Инстинктивно выставляя вперед руки, я пытаюсь ухватиться за нападающего, но тот ловко уклоняется, и я впечатываюсь спиной в бетон, с размаху ударяясь затылком об стену. На несколько секунд в глазах темнеет, я почти теряю сознание, но удар в живот мгновенно возвращает к реальности, сквозь белесую пелену я замечаю, как что-то сверкнуло в руке у детины. Нож! За мгновение я представляю все варианты, которые могут за этим последовать. Самый вероятный — воткнет в живот или левый бок. А может схватит за волосы и рассечет горло? Сжавшись в комок, я ожидаю своей участи. Сомнений в том, что он меня убьет, нет ни малейших, я видел его лицо, когда отлетал к стенке. Страшное, усохшее, землисто-серое лицо с впавшими глазами. Детина оттаскивает меня в закуток за лифтовой шахтой, вцепившись в горло, с силой вжимает клинок под скулу.

— Пикнешь — убью, сука! Где твои друзья?

Не могу ни вдохнуть, ни выдохнуть, после удара внутренности свело в спазме, в груди клокочет. Я смотрю на него, но вместо лица только клочковатая щетина и растекшийся синяк. И глаза. Неживые, бесцветные глаза. Наконец-то мне удается набрать в легкие воздуха.

— Руки из карманов, так, чтобы я видел! Не шути со мной, гнида, у меня за спиной четыре года спецназа! Где твои друзья?