Тайга заповедная (сборник) - [12]

– Высказать не могу, как рад! Первый сынок-крестник объявился. Стало быть, не совсем уж падшим грешником у Господа числюсь. Благодарю за честь и обещаю стать Вовке, Машенькиной кровинке, настоящим, добрым отцом.

– И вправду, малой Вовка – роса к росинке, её копия, только с писуном. В остальном – один к одному похож. И личиком, и тельцем. Солидный народился малыш. Наш, ивановский, – подтвердила Проня, а слово её, что печать Самгиной, топором не вырубишь.

Рядом стоящая с мужем бездетная Нюся тут же не преминула хлестнуть Прохора худой ладонью по затылку.

– Я те покажу, старый дурак! Ишь, чего захотел… отцом настоящим… Маша-то тебе, черту лысому, во внучки годится. Ну кобелина, ну стервец!..

– Да успокойся ты! – грубо оборвала Нюсю Самгина. – Место и время понимать надо. Прохор младенца-ангелочка на руках держит, а у тебя дурь на уме. Вот же бабьё! Все одной думкой живёте. Да наша Машенька не из тех… чтоб чужими мужиками тешиться. Запомните слова мои! И мужики, и бабы! Не то со мною сквитаетесь. Худого с Кукушкиными не дозволю! Не дам в обиду, поняли, оглашенные?!

Ивановцы давно знали: с Таисией шутки плохи. В гневе – зверь баба. От грозно рычащего голоса председателя мухи по углам забивались. Мужа и того не щадила, если, бывало, провинится перед ней. Бедный, прятался по соседям до той поры, пока сама не разыщет. Но такое у Самгиных случалось редко, и селяне плохого не помнили. Ценили своего председателя за радение, справедливость, способность драться до победного конца за каждого, кто попадал в беду.

Мужики первыми поддержали Самгину, тоже приструнив ревнивицу Нюсю. А Таисия Тимофеевна, справившись с собой, достала из сейфа две бутылки шампанского с коробкой конфет в красивой целлофановой обёртке, подаренные ей районным начальством к 8 Марта.

– Расти, Вовка, богатырским мужиком да будь нам сыном желанным, – прослезилась с комком в горле Таисия Тимофеевна, – вот бы, Маша, твои мать с отцом порадовались. Теперь, дева, зря времени не теряй. Берись-ка вновь за своё ремесло, матерью наречённое. Совсем мы без тебя обносились. Покупать-то обновы не на что. Времена не те.

Так и вошёл в большое ивановское семейство желанным сынком Вовка Кукушкин. Владимир Семёнович, внук уважаемых Кукушкиных, а не сын какого-то там Трахова, который надеждами разбередил ивановцам душу и сунул залогом за купленную землю валютную «куклу». Договорились они, чтоб и духу его тут не было.

Мария вновь села за швейную машинку. Головы не поднимала. За неделю ворох новых вещей нашивала: рубах, штанов да юбок с кофтами.

Ошалелое время пролетало незамеченным. Вот и её сынишке исполнилось четыре годика, но по виду все пять дашь. Рослый малыш, ласковый и смышленый, сам находил себе занятия. Любил рисовать самолеты.

– Бабуля, а куда папка мой уехал? – Прасковья Никитична вовсе не ожидала такого услышать. Маша в это время доила Бурёнку.

– Дак, это… где-то с врагами воюет. Нескоро повидаться вам придётся, сынок.

– А ты мне, бабуля, нарисуй папку-то. И самолёт тоже.

– Смогу ли? – не на шутку испугалась Вовкиного задания престарелая крёстная мать, после окончания начальной школы в тридцатых годах не державшая в руках карандаша.

– Сможешь, сможешь. Я помогу. В моей книжке видел и самолёт, и папку.

Распластавшись по чисто выскобленным половицам, они вдвоём принялись создавать задуманный рисунок. За этим усердным художеством и застала их Маша.

– Чего по полу-то катаетесь? Стола мало? – нарочито строго спросила она.

– Мамочка! Мы папку в самолёте рисуем. На войне он. Врагов наших… тыр-тыр-тыр… из пулемёта бьёт.

Маша от неожиданно прозвучавшей, но давно мучившей её темы, растерялась.

– Вот оно что… на войне, значит…

И опять весь вечер сосредоточенно обшивала малых и взрослых селян.

– Тебе с малолетства не привыкать работать-то. Но ты, Маша, и об малом не забывай. Вишь, глазёнки с мамки не сводит. Только и зыркает. Поласкайся с ним. Завтра, чай, Вовкин день рождения. Устрой парнишке праздник, сама передохни малость. По селу прогуляйтесь. К Таисии Тимофеевне не позабудьте заглянуть да к Прохору. Люба ты им. И дитя твоё в радость людям пришлось. Не раз слышала: «Наш Вовка! Наш Вовка!» Вот и покажи, как он подрос, бутуз краснощекий.

Прасковья Никитична сильно привязалась к мальчонке и опять принялась нацеловывать любимого крестника, «ненаглядного кукушонка», которого давно прописала в своём пожизненном одиночестве дорогим и бесконечно любимым человечком.

Поутру Маша нарядила сына, сама приоделась, причесалась. Красавица. Но глаза оставались грустными-грустными. Оба нарядные, пригожие вскоре уж здоровались с селянами на подворьях.

Тётя Тая подарила имениннику голубой самолёт с красными звездами на крыльях.

– Кем станешь, когда в школе выучишься? – спросила она у любимца, гладя белобрысые завитушки.

– Лётчиком. Всех вас над тайгой прокачу.

Маша заметно заволновалась: «Только бы про «доблестного» папашу чего не нафантазировал!»

Но сын уже бойко читал Самгиной детский стих: «Идёт бычок качается, вздыхает на ходу…»

Обрадовались их приходу и крёстный Прохор с Нюсей. За стол усадили, накормили пирогами. Вовке к чаю подали припасённые три шоколадные конфеты «Мишка на Севере».