Тайга - [53]

Но директор страшно торопился, он мельком взглянул на номер паспорта и вернул его мне, на ходу бросив:

– Чегой-то у тебя одногодичный паспорт?

– Да с метриками была путаница, вот и дали на год… – невинно ответил я и сам удивился спокойной интонации своего голоса.

Николай Петрович радостно встретил известие о том, что я принят на работу, но когда узнал, как это случилось (я, чувствуя к нему большое расположение и будучи уверен, что Круглов никогда меня не выдаст, ничего не скрывал от него), то несколько помрачнел:

– Узнают – посадят.

Потом зашла ко мне Галина.

– Ну, поздравляю вас…

– Спасибо, Галя… – искренне поблагодарил я.

– Только знаете что: вы нечестным путем устроились в кино, вы обманули директора.

Я ошалело посмотрел на нее. Неужели Николай Петрович поделился с нею моей тайной! Не может быть! (Позднее выяснилось, что она просто подслушала наш разговор.)

– Да, да… – продолжала она, беззастенчиво любуясь моим испугом. – Это подлость. И, собственно, как комсомолка, я должна была бы предупредить директора кино, кого он принимает на работу. Вы не обижайтесь, но честный комсомолец должен сделать это… Впрочем, я пожалею вас…

– Идите! – закричал я, взбешенный, чувствуя, что неуместно теряю самообладание. – Идите и заявите, что хотите и куда хотите. Только избавьте меня от вашего присутствия!

– Ну, что ж, в таком случае – пойду. Это долг комсомолки.

Я рванулся, распахнул дверь и крикнул:

– Вон!

Галина трусливо, боком вышла из комнаты и, прислонясь к буфету, истерически, как она кричала на детей, завопила:

– Сволочь! Дармоед!..

В этот момент вошел Николай Петрович и в удивлении остановился на пороге.

– Папа! – бросилась к нему Галина. – Змею ты пригрел в доме! Врага народа! Я ему сказала, что нельзя директора обманывать, а он меня выгнал, да еще по матерному обругал…

Закончить тираду ей не удалось: Николай Петрович, лицо которого наливалось кровью по мере того, как Галина кричала, с размаха ударил дочь по лицу.

– Ты… Галина… – задыхаясь, еле выговорил он. – Ты… моя дочь… говоришь такую мерзость. Я ударил тебя первый раз в жизни… Но помни, если я еще раз услышу подобное, я тебя убью… сам убью! Слышишь! В нашей семье… подлецов… предателей никогда не было… искалечила вас советская власть…

Я схватил его за плечи и отвел в сторону.

Галина вдруг кошкой скользнула на кухню, выбежала на двор и закричала там на всю улицу:

– И про тебя расскажу! Ты за одно с ним! Оба вы враги народа… И мать ты уморил!..

Николай Петрович схватил с подоконника горшок с чахлыми цветами и запустил в пританцовывающую у сарая дочь. Горшок ударился о бревно и разбился вдребезги. Из окон высовывались обыватели, радуясь бесплатному развлечению.

– Вот, все видели? – торжествовала Галина. – Убить меня хотел горшком… Запомните, дорогие товарищи… На суде свидетелями будете…

Николай Петрович опустился на стул, закрыл лицо руками и заплакал.

Галина долго еще вопила на дворе, а потом куда-то исчезла.

В большой комнате плакали перепуганные дети.

На другой день директор кино очень сухо встретил меня и без дальних рассуждений набросился:

– Ты что ж это, понимаешь, делаешь? А? Ты что – опять в тюрьму захотел? Так я это, понимаешь, устрою… Ты кого провести думал? Меня? Старого партийца? Красного партизана? Да я в 17-м году весь фронт прошел… Я… а ну, короче говоря, уматывай, понимаешь, поскорее, чтобы я не видел твоей политическо-преступной рожи… Иди, пока я в НКВД не заявил, что враг народа пытался проникнуть на работу в государственное кино…

Все стало ясным: Галина была у директора. А может быть, она и еще где-нибудь была?..

Я вышел из кино и, завернув в пивную, спросил кружку пива. Что же теперь – опять ждать ареста? Когда же эта пытка кончится? Неужели этот дамоклов меч вечно будет висеть над моей головой? Куди идти? Что делать? Деньги кончаются, жить больше не на что. А может, и жить не стоит? Может быть, разом оборвать эти мучения и последовать вслед за художником из «Урагана»? Но ведь жить-то хочется! Ведь мне 25 лет, и жизнь только начинается… Нет, я должен, я буду жить!

Бросив рубль на мокрую стойку, я вышел из пивной и зашагал к центру города.

Я ходил из учреждения в учреждение, из дома в дом, предлагал свои услуги, и всюду, как только дело доходило до анкеты, – отказ, отказ. Мне казалось, что я очень похожу на надоедливых московских проституток на Петровке, предлагающих себя, с той только разницей, что на зов проституток откликались ответственные совработники, а на мой – никто. Но ведь, чёрт возьми, у тех – сифилис, и то… А какой-то голос резонно замечал мне: «А у тебя проказа!»

…Ночью мучительно думал: так где ж кончается каторга и где начинается жизнь на свободе? Где же воля?

Галина не появлялась несколько дней. Отец пропадал на работе, заброшенные дети варили картошку и стояли в очередях за хлебом.

На шестой день Галина вернулась, тихая, похудевшая, с помятым лицом. Пришла она днем и сразу же принялась за уборку. Я лежал на кровати, курил и думал все об одном и том же. Положение становилось критическим: деньги вышли и, кроме того, я был должен Николаю Петровичу пятьдесят рублей за квартиру.