Тайга - [51]

– Стыдно, ребята… Я ваш новый квартирант, а вы – такие концерты закатываете!

Вернувшись, я долго еще слышал осторожное перешептывание детей.

Вечером Николай Петрович притащил из сарая кровать для меня, а на другой день пригласил в гости управдома. Я дал денег, купили водки, угостили блюстителя порядка государственных домов, тот сразу же после угощения сходил в милицию и прописал меня жильцом дома № 21 по улице Достоевского.

Николай Петрович как-то сразу привязался ко мне. От него я узнал и о горькой судьбине инженера. Николай Петрович окончил еще до революции Лесотехнический институт, был 5 лет на фронте в Первую мировую войну. После окончания войны – женился, пошли дети, а заработки небольшие. Кой-как перебивались они с женой, но после ее смерти все сразу пошло прахом. Это случилось два года назад. Жена умерла, оставив ему пятерых детей; старшей дочери было 19 лет, самому маленькому мальчику – 4 года. Горе шагало за ним по пятам. Дети без матери распустились, сам он стал изрядно выпивать. Старшую дочь – Нину – удалось устроить в Московский педагогический институт. Девочка умная, способная, всеми силами старалась облегчить положение отца, но неожиданный правительственный закон о платном учении снова поставил в тупик ее и отца. У него не было денег платить за учение. Тогда Нина стала брать чертежные работы и ночами, после лекций, исполняла их, зарабатывая на учение. Так она протянула год. Силы падали. Николай Петрович получил от нее письмо с известием, что по окончании второго курса она бросит учение и поступит куда-нибудь на работу.

Вторая дочь, Галина, вскоре после смерти матери бросила школу, поступила телефонисткой на почту, но через год ее уволили за опоздание. Она поступила на фабрику, но и оттуда ее уволили, и теперь она болталась по дому, ничего не делая. Старший мальчик, Геннадий, учился в школе.

– Тяжело жить, – говорил Николай Петрович, покачивая головой, – так тяжело, что хоть в петлю лезь… Да детей жалко, люблю я их…

– Ничего, как-нибудь переживем, – подбодрял я его. – Вот начну искать работу…

– Вы специальность-то имеете?

– Арестовали меня со второго курса литературного института… Ну, в газетке где-нибудь… репортером могу.

– Дело хорошее. Сходите-ка в редакцию «Коммуниста». Есть у нас тут такая газетенка.

Дня через два я отправился в редакцию газеты «Коммунист». На душе было спокойно и даже радостно. Все пока идет хорошо: квартиру нашел, милиция прописала, теперь осталось только найти работу.

Яркое весеннее солнце заливало городок, накаливало тротуары. Его сияние прибавляло мне бодрости и надежд – все образуется, не я первый – не я последний.

С такими мыслями я подошел к трехэтажному желтому зданию редакции «Коммуниста», храбро поднялся на второй этаж, нашел комнату с дощечкой «Ответственный редактор т. Горовец» и постучал в дверь.

– Да-а… – протянул из-за двери тенорок.

Я вошел.

За большим письменным столом, украшенным мраморным прибором и статуэткой, изображавшей «слепого» Ленина с протянутой рукой, сидел, развалясь в кресле, маленький щуплый человечек, со сверкающей плешью в узкой бахроме черных волос. Он читал свежий номер «Правды».

– Вам что, т-товарищ? – заикаясь, осведомился он, подымая глаза на меня.

– Извините за беспокойство. Я хотел узнать, не найдется ли у вас какой-либо работы для меня.

– Ваша п-профессия?

– Репортер.

Товарищ Горовец широко улыбнулся, показывая золотые зубы.

– Репортер? – обрадованно переспросил он.

– Да.

– А с фотоаппаратами работать можете?

– Любой системы.

– Ах, ч-чёрт возьми! Я только что д-дал объявление, ч-что мы ищем фоторепортера. Это кстати. Очень кстати. Вы откуда?

– Из Москвы.

– Из Москвы? Очень хорошо. Сейчас вы з-заполните анкету и – д-дело в шляпе.

Он выдвинул ящик письменного стола и стал рыться в бумагах. Сердце мое учащенно забилось. Нет, определенно я родился под счастливой звездой. Но где-то шевельнулась беспокойная мысль: да, но ведь редактор еще не знает моей истории, быть может, тогда…

Горовец достал помятую анкету и, расправляя ее, спросил:

– Где вы раньше работали?

Я понял, что наступил ответственный момент.

– Видите ли… – стараясь быть спокойным, заговорил я. – Я должен предупредить вас, что я только что освободился из лагеря… я просидел пять лет…

По лицу редактора мгновенно пробежала тень, но в то же время улыбка опять растеклась медовым пятном.

– О, это н-ничего. Вы сидели, к-конечно, по бытовой статье? Растрата или п-преступление по должности?

– Нет, я сидел как политический…

Горовец сразу обмяк, улыбка окончательно исчезла, и глаза беспокойно забегали по столу. Несколько секунд стояло молчание.

– Н-да… это, к-конечно, сложнее. Видите ли, тут еще один репортер заходил, п-просился тоже… Я ему, с-собственно, и не отказал и не сказал «да». Я п-просил его зайти сегодня п-после обеда. И если он нам п-подойдет, то вы, к-конечно, понимаете, что д-двух репортеров нам не надо… Вы зайдите-ка еще раз в-вечерком. Хорошо? Да? До свидания! – И редактор «Коммуниста» снова уткнулся в газету.

Я стоял, растерянно перебирая в руках кепи.

– До свидания… – еще раз проговорил редактор. – Я п-повторяю: зайдите вечерком.