Тайфун - [17]

Несколько местных женщин, возвращавшихся с рынка, остановились посмотреть на вырвавшегося вперед жнеца.

— Нет, вы посмотрите-ка, как он жнет, совсем не по-нашему. Снопики крохотные, наверно, половину риса на поле оставляет!

Но за жнецом не оставалось ни одного колоска, а он продолжал работать все так же споро. Груды снопов у края поля быстро росли. Под горячими лучами солнца рис быстро подсыхал и становился золотисто-желтым. Ученики подвешивали связки снопов к коромыслам и уносили их в деревню. Снопы, словно сытые поросята, важно покачивались в такт шагам.

Издалека вновь послышалась песня — пели в селении, но настроение поднималось и здесь, на поле. После обеда людей стало больше. На подмогу явились крестьяне из соседних кооперативов и даже некоторые местные единоличники. Люди, живущие на земле, не могут оставаться равнодушными, когда дело касается урожая. Враждебная настороженность постепенно исчезала. Местные жители учили горожан, как нужно передвигаться по полю, чтобы не пропустить ни одной метелочки драгоценного риса…

7

На дворе у торговки Тап девушки молотили рис. Двор был когда-то вымощен кирпичом, но от времени стал щербатым, потеряв свой первоначальный цвет. Рисовая шелуха сыпалась на горячие от солнца кирпичи, кружилась в воздухе. Шесть девушек таскали взад-вперед катки. Солнце слепило глаза, кожа от пыли зудела. Двор окружала плотная бамбуковая изгородь, и казалось, что находишься не на улице, а в печи для обжига известняка. Под тяжелыми каменными катками трещала рисовая солома, поскрипывал, освобождаясь от шелухи, рис. Девушки все чаще останавливались, чтобы передохнуть. Кирпич обжигал босые ноги, зернышки риса впивались в ступни. Пот заливал глаза, стекал по спине. Платья промокли насквозь, словно после проливного дождя.

Тяжело убирать рис, но там хоть изредка налетит ветерок, принесет облегчение. А здесь — дышать нечем, катки что ни час, все тяжелее, и жара не спадает. Правда, на дворе нет пиявок — из-за них-то и пошли эти шестеро на мужскую работу. Наконец не осталось ни одного снопа. Можно было передохнуть. Девушки жадно пили теплую воду. Крупные капли пота падали с разгоряченных лиц на кирпичи и мгновенно испарялись, словно попадали на раскаленные угли. В наступившей тишине слышалось только легкое шуршание — это девушки, немного придя в себя, начали подгребать ногами разлетевшиеся по двору зернышки риса к общей куче…

Тетушка Тап, немолодая, лет пятидесяти, неуклюжая толстуха с увядшим лицом и бегающими, заплывшими жиром глазками, лежала в гамаке под навесом и что-то негромко бормотала. Голос у нее был скрипучий, напоминавший визгливый скрип катка, когда он раздавливал рисовые снопы. Под тяжестью торговки гамак провис чуть не до земли, веревки, которыми он был привязан, казалось, впились в деревянные столбы навеса. Тетушка Тап устала от жары и духоты и опустила занемевшие ноги. Сетка гамака оставила на ее рыхлой спине четкие следы, которые как будто и не собирались исчезать. Лениво обмахиваясь веером, она сделала несколько шагов, вышла из-под навеса и пристально посмотрела на измученных девушек. Они раздражали ее, когда таскали эти тяжеленные катки, раздражали и теперь, когда присели ненадолго отдохнуть. Всю свою жизнь тетушка Тап не работала и понятия не имела, что такое молотить рис. Наверное, дочери ее — а их у нее было две — умерли бы сразу, очутившись на месте горожанок. Сегодня ее чада с утра побывали на рынке, выручив там десяток донгов за проданные сладости, вернулись после обеда домой и теперь отдыхали. Вечером им, правда, предстояло еще получить разрешение на завтрашнюю торговлю, однако в успехе они не сомневались. Сегодня привычное течение ленивой и сытной жизни семейства тетушки Тап нарушили эти шесть девиц, заявившиеся на их двор. Весь день носили сюда с полей рисовые снопы, а девицы их молотили, волоча по кирпичам громоздкие катки. Какая-то непонятная атмосфера воцарилась за плотным забором, окружавшим дом торговки, — все раздражало, вызывало недоуменные вопросы…

Откуда они взялись, эти зеленые юнцы и девчонки? На кого они работают, не жалея сил, — ведь так можно вкалывать только для себя. Тетушка Тап не могла этого понять. Недавно церковный староста Хап и регент Нгат ходили по домам единоличников и нашептывали, чтобы никто не выходил на уборку кооперативного риса. А теперь что получается? Известно, что государство закупает много продовольствия. Наверняка скупит половину весеннего урожая. Местным крестьянам это было не по душе, поэтому-то они и отказывались убирать рис, который уже начал осыпаться. А что, если эти люди, приехавшие из города, кадровые работники и солдаты, заберут у крестьян весь рис и увезут с собой? Наверно, потому они так старательно и работают, чтобы затем сказать, что рис «нужен для помощи голодающим», — и поминай его как звали. Одних, значит, накормят, зато других голодными оставят… Так рассуждала тетушка Тап и хотя видела, что многие местные крестьяне вышли на поле, однако не верила, что они поступают так без всякой корысти. Видно, что-нибудь да перепадет им от власти. Тем более поразили ее девушки, что молотили рис у нее на дворе. Если бы им достался рис, тогда она бы еще поняла этот каторжный труд, а так… Гамак снова тоскливо поскрипывал под торговкой. Дочери уже встали и мыли под навесом небольшие деревянные подставки для пиал. Намыв их побольше, девицы торопливо выскакивали под солнце, расставляли подставки на перекладине забора для сушки и быстро возвращались в спасительную тень. Горожанки, молотившие рис, уже несколько раз, вконец измученные жарой, просили хозяйку принести холодной воды, но та, словно не слыша, презрительно отворачивалась. Две ее дочери просто не смотрели в сторону приезжих.