Тайфун над пограничной заставой - [32]

— К кальмару, Надежда Петровна, может какое приложение будет? — поинтересовался он у жены. — Сегодня до утра спать можно, если по тревоге не поднимут.

— Ладно уж, найду... Садись, Иван Иванович, отдохни.

Кальмары были готовы, и Тоня, неуклюже, без желания ткнув в тарелку вилкой, с опаской попробовала их, стараясь проглотить не разжевывая.

— Чего боишься, ешь как следует, — сказала Надежда Петровна. — Винцом запей...

— Что-то мне не очень нравится, — призналась Тоня.

— Ничего, привыкнешь... На заставе, милая моя, ко всему привыкают.

Когда Тоня собралась уходить, Стародубцева сунула ей полную тарелку кальмаров.

— Своему снеси, он их любит.

Ленинская комната была учебным классом, читальней, библиотекой, клубом. Здесь младший лейтенант Невиномысский проводил с пограничниками политзанятия, а секретарь комсомольской организации ефрейтор Поярков — политинформации; здесь в свободное время солдаты играли в шахматы и шашки (в домино Бочкарев все же играть запретил, уж больно много было стуку), читали старые журналы, а по субботам крутили не раз виденные фильмы.

Днем в комнате людей обычно собиралось мало — завсегдатай Константинов да два-три солдата, — но с тех пор, как туда стала наведываться Тоня, народу явно поприбавилось. Некоторые, даже возвратившись с наряда, не шли спать, а хоть на несколько минут заходили туда, садились за длинные черные столы и делали вид, что читают. Тоня часто замечала на себе их торопливые, запретные взгляды.

Младшего лейтенанта Невиномысского это раздражало, он быстрым шагом заходил в комнату, — все, кроме Тони, шумно вставали — наводил порядок.

— Перепелица! Ты чего не идешь спать? Не устал, говоришь? Тогда марш на кухню, картошку поможешь повару чистить.

— Федоренко! А ну-ка покажи мне твой конспект! В тумбочке? Сбегай!..

— Гоберидзе! Ты скоро перестанешь рисовать Антонину Кирилловну? Может быть, ей это не нравится, а ты рисуешь.

— Нравится, Владимир Павлович, — приходила на помощь художнику Тоня.

— Ну, если так, тогда рисуй... А ну-ка, покажи, что там у тебя получилось?

Константинова младший лейтенант вроде бы перестал замечать, особенно в присутствии Тони, очевидно он побаивался попасться на острый язык солдата. Да и наказывать Константинова по всякому поводу, как прежде, он бросил — вдруг это не понравится жене начальника заставы?

Сегодня младший лейтенант тоже сделал вид, что не видит Константинова, который сидел рядом с Тоней и помогал ей записывать новые книги: диктовал название, автора, а Тоня все это заносила в тетрадь и ставила на книжке номер.

— Вот вашу библиотеку пополняем, Владимир Павлович, — сказала она.

— Очень даже здорово у вас получилось с книгами, Антонина Кирилловна. Я на месте начальника заставы вынес бы вам благодарность с занесением в послужной список.

Тоня улыбнулась.

— А вы разве этого не можете сделать?

— Солдату — мог бы. А вам, Антонина Кирилловна, ей-богу, не знаю.

— Уж ладно, обойдусь без благодарности. Тем более, что ни послужного списка, ни личного дела на меня на заставе еще не завели.

Вскоре комната опустела, и Тоня с Константиновым остались одни. «Спидола» младшего лейтенанта доносилась из дальнего угла двора. Бочкарев пошел на границу, старшина выдавал повару продукты на завтра.

Константинов подавал Тоне книги и всякий раз, когда он это делал, его рука касалась Тониной руки. Сначала это получилось непроизвольно, но потом Константинов уже нарочно удерживал книгу, чтобы дольше почувствовать Тонины пальцы.

— Товарищ Петя, не надо, — тихонько сказала Тоня.

Константинов сделал недоуменное лицо.

— Что не надо?

— То, что вы делаете...

— То, что мы делаем, — поправил он. — Вам это неприятно?

— Ну, не то, чтобы неприятно.

— Тогда почему не надо?

Тоня вздохнула.

— Не надо, и все тут.

Она не могла, а скорее не хотела признаться себе в том, что Константинов ей нравился. Ей было интересно слушать его болтовню, стихи, которых он знал множество, было приятно смотреть на его подвижное, часто меняющееся лицо. Наконец, он был просто умен, начитан...

— Между прочим, был такой утопист восемнадцатого века Вильям Годвин. Он сказал вот что, — Константинов отложил книгу и вынул из кармана записную книжку. — «Брак основан на собственности, притом на худшем ее виде... До тех пор, пока я стремлюсь присвоить одну женщину себе одному и запрещаю своему соседу проявить свои достоинства и пожать заслуженные им плоды, я виновен в самой отвратительной монополии».

— Мне что-то не очень нравится этот ваш Годвин,— сказала Тоня.

— Напрасно... А Байрон вам тоже не нравится?

Тоня с некоторой опаской, к которой примешивалось любопытство, посмотрела на Константинова.

— Тогда, как вы находите это его высказывание на ту же животрепещущую тему? — спросил он.

Любую страсть и душит и гнетет

Семейных отношений процедура...

Никто в стихах прекрасных не поет

Супружеское счастье будь Лаура

Повенчана с Петраркой — видит бог,

Сонетов написать бы он не мог!

— Стихи, конечно, прекрасные... — сказала Тоня.

— А мысль? — Константинов попытался заглянуть ей в глаза, но она отвернулась.

— Давайте лучше заниматься книгами.

— Дело ваше... «Любовь — не обручальное кольцо, любовь — это удар в лицо любой несправедливости». Михаил Аркадьевич Светлов, как вы догадываетесь.