Таврия - [39]

— Иди, Данько, — уже мягче стал уговаривать Валерик своего побратима. — Там хоть ветром надышишься, степи наглядишься. А по пятницам будем встречаться.

— Конечно, — поддержал Валерика атагас. — Каждую пятницу будешь приезжать сюда на верблюдах за пшеном. А воскресенье он сможет навещать тебя на пастбищах.

Как ни горько было Даньку разлучаться с товарищем, он, в конце концов убежденный рассудительными доводами, вынужден был согласиться в надежде на то, что со временем найдется и для Валерика какая-нибудь работа возле отар… Тогда они будут соседями в степи!

— Ладно! — вскочил Данько. — Только где мне гирлыгу вырезать?

Он готов был хоть сейчас двинуться в степь.

— Погоди с гирлыгой, — сдержал его атагас. — Мне еще нужно о тебе с управляющим сторговаться. Сегодня у нас суббота? Вот в понедельник я тебя и заберу. Пригоню «кусок» достригать и заберу.

На том и порешили. Стал бы этот день праздником для Данька, если бы не омрачило его одно неожиданное событие. Незадолго до обеденного перерыва в амбар ввели новую группу детворы, очевидно отобранной из последней партии сезонников. Среди новичков Данько сразу узнал несчастную девочку, у которой мать умирала в ярмарочном «лазарете». Девочка с тех пор еще больше похудела и вытянулась — у нее, казалось, остались только большие испуганные глаза и тоненькие хвостики косичек за спиной. Она вошла в сарай, как в пекло, и на мгновенье оцепенела перед его высокими темными стенами, перед незнакомыми людьми, которые, обливаясь потом, копошились в шерсти и возились с овцами, жалобно блеявшими и дергавшимися под страшными ножницами. Удушливый запах серы, овечьего жира и пота стоял в помещении. Подойдя к работавшим в углу и заметив Данька и Валерика, девочка вдруг отшатнулась, как бы защищаясь от кого-то обеими ручонками. Лицо ее перекосилось от боли и ужаса.

— Чего ты, глупая? — с лаской в голосе сказал ей Данько. Странно: ему показалось, будто девочка в это мгновенье чем-то отдаленно напомнила ему ту взрослую, незнакомую учительницу из Херсона, которая обращалась к нему с парусника через обнаженные сабли.

— Ну, чего ждешь? — прикрикнул на девочку надсмотрщик. Придя в себя от этого окрика, девочка опустилась на корточки перед горой шерсти, в стороне от других, и стала слушать объяснения, как и что надо делать. Слушая, она покорно кивала головой, но видно было, что она мало понимает и все это ей глубоко безразлично.

Только окрики пугали ее, при каждом блеянии овцы она вздрагивала всем телом. А работала вяло, невнимательно и оставалась глуха к советам, которые ей время от времени сочувственно подавали ровесники и ровесницы.

Неожиданно Данько поймал на себе ее взгляд — далекий, ясный и зоркий, как у птицы. Потом глаза ее вдруг налились слезами, и она торопливо склонилась над работой. Данько тем самым как бы поговорил с ней. Ему сразу стало понятно, что она пришла одна, что мать она оставила в Каховке навсегда.

Вскоре девочка взмокла, как цыпленок, пот катился по ее лицу и ручонкам густыми ручьями, даже странным казалось, откуда его столько на этом восковом прозрачном личике.

Занятые своей работой, подростки уже меньше обращали внимания на девочку. И вдруг она наклонилась вперед, словно для поклона, и молча упала лицом в кучу шерсти.

— Да она ж сомлела! — вскрикнула одна из женщин, сшивавших поблизости мешки. — На воздух ее, скорее!

Данько и Валерик первые сорвались с мест, подхватили девочку и бросились с ней на воздух. Она была удивительно легкой: легче, чем охапка шерсти, была как перышко.

Ребята положили ее на спину, кто-то плеснул на нее водой из бурдюка. Через минуту девочка вздохнула, открыла глаза, и, хотя еще ничего ими не видела, они показались Данько на солнце необычайными, небесно-синими, нежноголубыми — девочка смотрела в небо.

Вокруг девочки собралась толпа.

— У нее мать умерла в Каховке, — грубовато объяснил Данько. — Возле кладбища, в ярмарочном лазарете.

Для присутствующих слова Данька оказались последней каплей, переполнившей чашу терпения. Толпа гневно загудела. Чабаны, стрижен, женщины-работницы заговорили все сразу, угрожающе обступив надсмотрщика.

— Отправьте отсюда детей!

— Пусть уж нас, а их за что мучаете?

— Не будем стричь овец! Пусть барыня сама стрижет!

Фидрик Фидрикович, не на шутку струсив, побежал за управляющим.

Тем временем девочка, придя в себя, попыталась подняться на локте. Тетка Варвара свирепо схватила ее в охапку:

— В шатер к своим заберу, пусть одной больше будет. Тут живьем доконают, людоеды!

И, широко шагая, понесла девочку за сарай, в свой шатер.

Вскоре, в сопровождении двух чеченцев, появился щеголеватый помощник управляющего в суконных бриджах на английский манер.

— Что тут случилось?

— Девочка вот несчастная сомлела…

— Ну и что же… Вы ведь не сомлели? Айда работать!

— Не будем работать! — закачалась толпа. — Сгорела б она, эта работа!

— Детей не мучайте, ироды!

— Чем они перед вами виноваты?

Успокоились рабочие только после того, как помощник управляющего пообещал с понедельника распределить детвору на другие работы, на свежем воздухе.

Ударил гонг на обед.

…Это была победа, пусть небольшая, но их победа, победа батраков, и Данько с Валериком, чувствуя себя в какой-то мере ее участниками, шли от сараев, напоенные хмелем собственной воинственности.