Таврия - [38]

— Вот это бонитер![2]

Парень еще больше потел и на их шутки отвечал только тем, что упрямо старался овладеть мудрым мастерством гирлыги. Усердие Данька в этом деле было чабанам явно по душе.

— Не все еще, значит, чураются нашего ремесла, не перевелся еще чабанский род!..

Как-то один атагас, кряжистый старый солдат с георгиевским крестом на груди, расспрашивая Данька о том, из каких краев тот сюда забился, неожиданно уставился на парня в великом изумлении и, сорвав с себя шапку, радостно ударил ею о землю.

— О! Так ведь это турбаевская поросль! Кринички, Остапье, Голтва! Вы слышите, чабаны? Говорили: нет Турбаев, говорили, что и места те перепаханы… Враки!

Схватив Данька за руку, атагас резко повернул его перед собой, жадно оглядывая со всех сторон, потом притянул к себе, прижал к груди, как родного, и на мгновенье застыл так, склонившись над вихрастой головой мальчика. Задумался старик. Крупные слезы, как алмазы, покатились по его широким, обожженным солнцем щекам.

— Внука встретили, Мануйло, что ли? — дивились чабаны, наблюдая эту волнующую сцену.

— Внука… — задумчиво сказал атагас.

Сам он был потомком тех славных бунтарей, которых переселил когда-то пан Каховский — по приказу царицы — из Турбаев, с Хорола в безводные таврические степи…

Немец, появившись на пороге сарая, уже пристал к Даньку, угрожая штрафом за то, что тот без разрешения оставил работу. Надо было идти опять перебирать шерсть.

— Вот как довелось встретиться…

Отпустив мальчика, атагас проводил его до сарая пристальным, скорбным взглядом.

Через некоторое время Мануйло появился в сарае, уже успокоенный и чем-то более родной Даньку, чем все другие чабаны. Статный, высокий, он медленно двигался вдоль станков, поблескивая своим георгием на полотняной пропотевшей рубахе. Возле станка Варвары остановился, заглядевшись на ее работу.

— Талант у тебя, Варвара, к этому делу… Недаром твои руна на мировую выставку повезли.

— Может, хоть на этот раз Фальцфейны магарыч поставят, — насмешливо промолвила Варвара. — Вам за то, что выпасли, мне за то, что настригла.

— Куда там! Держи карман шире! Магарычи они и без нас выпьют. Кто пас, кто стриг, а похвалиться паныч и сам сумеет.

— Говорят, ему еще две медали за шерсть присудили, за мытую — малую, а за немытую — большую.

— Разве за шерсть только? За руки твои, Варвара, медаль бы тебе золотую!

Атаманша стрижеев ничего не ответила на это. Еще ниже склонилась над полураздетой овцой, светившей снизу своим неподвижным удивленным глазом, выпуклым, радужным, как самоцвет.

Сделав еще несколько шагов, Мануйло подошел к группе подростков, перебиравших отходы.

— Еще не угорел, земляк? — обратился он к Даньку.

— Да здесь недолго, — понурился парень.

— Слушай-ка, что я тебе скажу… Зачем тебе изнывать здесь, как на гауптвахте, среди этих вонючих обножков? Не пошел бы ты, гей, ко мне арбачом? В степь, на простор!

У Данька от радости похолодело сердце.

— А что это такое… арбач?

— С арбой ходить. За провизией по пятницам ездить… Кашу чабанскую нам варить.

— Так я ж не умею!

— Э, была бы охота, всем артикулам научим. А там, глядишь, и до высшего чина дослужишься. Чабаном левой руки… чабаном правой руки, а когда подрастешь, может, и в атагасы произведут…

Атагасом! Самым старшим чабаном, самым опытным, самостоятельным, независимым, с которым даже паны вынуждены считаться!.. Об этом Данько мог только мечтать.

В конце концов, что ему в этих сараях? Что он здесь забыл? Никого своих поблизости не осталось, — сестра Вустя сейчас за много верст от Аскании, в таборе Кураевом, куда после распределения попало большинство криничан и орловцев. В первый же вечер их, как этапников, отправили дальше, не дав даже переночевать в главном поместье. Поплелись, кто на Бекир-сарай, кто на Джембек-сарай, кто в табор Кураевый, кто в Камышевый… Недолго слушали в Аскании райских птиц, что посулил Гаркуша при найме! Правда, в главной экономии застрял Нестор Цымбал, который, охромев в дороге, не мог идти дальше: его назначили на страусятник. Но с Нестором Данько мог встречаться только в казармах. Из своих оставался, собственно, один Валерик. С ним Данько не хотел бы разлучаться! Что, если попросить атагаса — может он согласится и Валерика взять?

Атагас приветливо смотрел на Данька своими светлосерыми, как бы от природы прищуренными глазами (наверное, оттого, что давно чабанствует и всегда ему приходится быть в степи, где много света и солнечного блеска!).

Его власть казалась Даньку безграничной.

— Это товарищ мой, Задонцев, — начал Данько, указав на Валерика. — Возьмите и его арбачом!

Чабан улыбнулся:

— Всех вас я рад бы, ребятки, забрать отсюда. Но не в моей это воле! При отаре арбач один… Дружка твоего, может, кто другой возьмет… Поспрашивайте.

Валерик, осыпанный шерстью, покраснел, как ягода, и поспешил положить конец этой неловкой протекции Данька.

— Чего ты за меня просишь, может, я совсем и не хочу к отаре? — выпалил он взволнованный. — А тебя если берут, иди… Горше каторги, чем здесь, нигде не будет.

Горячий комок сжал горло Даньку. Ему стало безгранично жаль товарища.

— Я, Валерик, без тебя не хочу…