Татьянин день. Иван Шувалов - [176]

Те из любимчиков, кои обитают лишь в её спальнях, а не берут на свои плечи, подобно Потёмкину, немыслимую ношу, не такое уж бельмо в глазу. Они, служащие как бы для одной лишь утехи, не так уж страшны, даже ежели их косточки перемывают во всех углах. Но ежели споткнётся тот, перед коим не только отворена дверь её опочивальни, но коему вверены важные государственные прожекты, тут пострадает и её, уже, казалось, незыблемая слава.

Вот с такими мыслями на второй же день нового, 1787 года выехала из Петербурга Екатерина Вторая, дабы не только насладиться прелестями поездки, но своими очами узреть, воистину ли можно радоваться и гордиться теми приращениями империи, кои она получила на своих дальних южных рубежах на протяжении не только последних десятилетий, но, вернее сказать, всех последних столетий, бывших источниками тревоги и беспокойства.

Риск был велик. Мало того что в свите вместе с русскою императрицей находились австрийский посланник Кобенцель, французский — Сегюр и английский — Фицгерберт, по дороге должны были присоединиться польский король Станислав Понятовский и император Австрии Иосиф Второй. Малейший непорядок, подмеченный в новых российских краях, бестолочь и хаос, так свойственные нашей русской жизни в местах, даже давно освоенных, исконных, здесь не пройдут незамеченными. И вскоре вся Европа заговорит снова о России как о колоссе на глиняных ногах, как о стране, только бахвалящейся своею силою, а на деле представляющей сплошной кавардак.

И всё же Екатерина рискнула. Игра, как говорится, стоила свеч. Если всё, что перед нею из года в год рисовал Потёмкин, окажется хотя бы в своей большей мере правдою, слава о ней, преобразовательнице России, прогремит во всех странах Европы. И она, претендующая на роль самой просвещённой, мудрой и великой правительницы во всём подлунном мире, займёт сие первое место по праву, и её имя навсегда будет занесено на скрижали истории.

Дворец на полозьях, в коем передвигалась императрица, был не просто сколком её повседневного роскошного петербургского быта. В первую очередь он был тем местом, где она и привыкла проводить всё своё дневное время, с самых ранних утренних часов, — её рабочим кабинетом. Потому, невзирая на этикет, которым был обставлен её вояж, она почти все часы проводила за письменным столом, — писала, читала, переводила тех авторов, с книгами которых не расставалась и в дороге.

Из тех, в обществе коих она чаще всего решила пребывать, она выбрала почему-то одного Шувалова. Впрочем, сие было понятно. Собранная, как пружина, постоянно держа в голове все возможные опасения, кои могли её ожидать впереди, она не хотела ни с кем из своего ближайшего окружения говорить на тему данного путешествия. Никто не должен был влезать в её душу, тем более со своими советами и предположениями. Держа главное в голове, она хотела тем не менее забыть о том, что может ожидать её впереди. И если уж чему-то посвящать свободное от занятий время, то лишь разговорам о том, что грело её душу и давало пишу её острому уму, — о книгах.

В этом смысле именно Иван Иванович был незаменим. Не было в её не только близком, но и дальнем окружении другого такого человека, который знал бы всё самое важное из выходящего на Западе и который всему прочитанному давал самую разумную и верную оценку. К тому же и писателей этих европейских он знал не понаслышке, а многих из них — лично. С ними он не раз, будучи в Европе, говорил, от них и теперь получал письма. Таким образом, ведя беседы с Иван Ивановичем, Екатерина Вторая всегда оказывалась в курсе самых последних литературных и философских сочинений, и главное, могла о них судить в присутствии представителей держав, мнением которых о себе весьма дорожила.

Княгиню Дашкову она намеренно не взяла в эту свою поездку. Она знала: может повториться то, что произошло двадцать пять лет назад. Восторженная и импульсивная княгиня, почувствовав, что она опять приближена к той, в которую до сих пор влюблена, станет играть первую роль. Мало того что сие может показаться неприличным в глазах всех окружающих, но от неё, навязчивой, просто можно будет смертельно устать. Общество же тихого и воспитанного Шувалова, не лезущего в душу и не позволяющего себе назойливо изливать свои верноподданнические чувства, напротив, императрицу полностью устраивало.

Особенно же он оказывался ей необходим, когда по вечерам к ней приглашался сопутствовавший ей дипломатический корпус, и Шувалов оказывался тем центром, коий объединял и как бы направлял разговор в нужном ей, императрице, направлении, не позволяя сбиваться на то, о чём бы ей теперь не хотелось говорить вслух. Это позже она поведёт разговор о политике и своих интересах в политическом раскладе. Теперь же, в начале поездки, пусть течёт милая, светская беседа и пусть она сама, как всегда, будет выглядеть самой просвещённой, самой начитанной и самой мудрой.

Киев, куда царский поезд прибыл в феврале и где пред стояло ждать, пока Днепр очистится ото льда, произвёл гнетущее впечатление. Непролазная грязь покрывала немощёные улицы, мазанки жителей были скособочены и изобличали собою нищенский уровень жизни горожан.