Татьяна Тарханова - [4]

— Дура, куда прешь!

Игнат подбежал, оттолкнул Афоньку.

— Тебя бы кнутом! — Он приналег на сани, помог лошади выбраться из сугроба и вернулся на гумно.

Весь день Игнат только и думал о том, как избавить Находку от Афоньки. Вечером зашел к Ефремову. Ведь должен Еремей понять его. Председатель, да и бывший дружок. Три друга их было: Тарас, Еремей и Игнат. Вместе церковноприходскую школу кончали, вместе по гулянкам ходили. Не раздружила их даже женитьба. Но война разделила. Одна судьба выпала Игнату и Тарасу и совсем другая — Еремею. Игнат и Тарас ушли на фронт, а Еремей остался в Пухляках. По глазам не подошел. Близоруки, да еще раскосые. Из-за них и девки его не жаловали. А тут стал первым парнем на деревне. Пожалуй, даже единственным. От свах отбою не было. Но Еремей не спешил, только ждал, и еще подождет. Зато выберет. И выбрал старшую дочку торговца мануфактурой и кожевенным товаром Филиппа Крутоярского. С домом, с капиталом, со всей справой, что требуется в каждом крестьянском хозяйстве. За войну дворы Тараса и Игната совсем оскудели, а Ефремов взял в аренду мельницу и разбогател, спекулируя хлебом. Да и не только хлебом. Нет-нет, с тестем Крутоярским где штуку-другую сукна перекупит, где пар пятьдесят солдатских сапог. Нажитые на военной беде ефремовские деньги разделили старых друзей. Но колхоз, как казалось Игнату, должен был возродить старую дружбу. Ведь сдал Еремей коня и одну корову в колхоз, отойдет и мельница, и не будет он больше пахать чужую землю. Теперь Еремей председатель. Он, Игнат, тоже за него голосовал.

Ефремов сидел в горнице за самоваром. Рядом с ним — его жена Евдокия с годовалой Улькой и пятилетним Федькой. Все тут было как прежде. Вдоль стен, оклеенных обоями, стояла добрая дюжина гнутых стульев, посреди горницы с потолка свисала большая лампа со стеклянным колпаком, а в простенках между окнами высились три шкафа: один — под посуду, другой — для одежды, третий — набитый холстами и обувью. Все это было приобретено Еремеем в голодный год где-то в Глинске, в обмен на муку, и теперь продолжало украшать его горницу, как будто ничего в жизни не изменилось. Только в углу, где всегда поблескивал позолотой иконостас и горела неугасимая лампада, было пусто, пыль лежала там, как тень исчезнувших святых. Нет, жизнь все же ворвалась в дом Ефремова, и оттого, что не стало в нем иконостаса, Игнату показалось, что горница покосилась.

Игнат присел у окна и стал рассказывать, как Афонька Князев измывается над Находкой. Ефремов перебил его.

— Нашел печалиться о чем — всех нас загнали в сугроб и бьют кнутовьем.

— Нет, ты мою Находку закрепи за мной, — настаивал Игнат. — И что ни день, давай на нее урок. Ведь эдак и коню лучше, и колхозу больше пользы.

— Мне моя шкура дороже лошадиной, — отказался наотрез Ефремов. — Я тебе дам твою кобылу, а что скажет Тарас Потанин? «Ты зачем мужика обратно к единоличному хозяйству толкаешь?» Тарас неспроста конюхом стал.

— Ты что туману напускаешь? Не видать Афоньке моей Находки! — крикнул Игнат и вскочил со скамьи.

Ефремов остановил его у порога.

— Я Афоньке не потатчик. Он твою кобылу до смерти загоняет. Так что, как сумеешь, бери свою Находку. Я как председатель ничего не скажу. Но помни: ты со мной не говорил, и я тебе ничего не советовал.

Ночью Игнат разбудил сына.

— Пойдем на колхозную конюшню.

— Батя, а может, не стоит связываться? — нерешительно проговорил Василий. — Чего печалиться о Находке, не наша уже она.

— Тебе что! Не ты ее растил.

— Не ходите, батя. — Татьяна, жена сына, схватила его за руку. — Как бы худа не было.

Игнат оттолкнул невестку.

— Пошли, Василий... Пусть что хотят со мной делают, а измываться над Находкой не позволю.

Удивительные, порой странные вещи происходят в жизни. Еще в те годы, когда только что освободили крестьян, поселился в Пухляках предок Игната, и оттого, что он был до этого крепостным князя Тарханова, прозвали его Тархановым, а потом так и записали в подворную книгу. В те же годы у того же князя Тарханова жила в дворовых девках пухляковская Аграфена, и прижила она от князя мальчонку, которого в деревне стали звать «Князев», да так и записали в ту же книгу. Мужик Тарханов стал работать на земле, а княжеский сынок, потомок Тарханова

….. [1] без его родовитости и богатства, пошел

….. жеский дом. Внук его Афонька то

….. может быть, не подозревал о с

….. но, видать, унаследовал от пре

….. нивый характер и жестокую

….. ждено было оказаться в т

….. чала в казачках у князя Тарханова, потом перешел в услужение к Тарханову-лесопромышленнику, а после революции пристроился на лесную биржу. Он вернулся в деревню за несколько лет до коллективизации. Потребовал землю — дали. Но не работал, а сдавал в аренду и тем жил.

В колхозе Афонька увидел новую возможность кормиться не работая. Его жена, бывшая тархановская горничная, была неспособна к крестьянскому труду, но и она и выводок ребят требовали еды. Афонька писал в колхоз заявления о ссудах, о вспомоществовании хлебом или одеждой. В городе он был приказчиком, а в деревне числился бедняком, жил на подаянии у Советской власти. Да, удивительные, странные вещи бывают в жизни. Княжеского отпрыска Афоньку она делает бедняком, а Игната Тарханова, потомка крепостного, обиженным середняком. И невдомек этому середняку, что в великое время крутых поворотов самый маленький необдуманный поступок может привести к самым большим и очень печальным последствиям.