Ташкент - город хлебный (с илл.) - [5]

А Мишка нейдет. Сядет один и уедет.

Опять за стеной кто-то постукивает:

- Дррр! Дррр!

Хотел в окно поглядеть Сережка, а мимо будки - чудовище с огненными глазами: пыхтит, гремит фукает. Сверху искры летят. Вдруг как фыркнет около самой будки, сбоку дым пошел - прямо на Сережку. Бросился Сережка от будки и сумочку с лаптями позабыл.

6

Мишка сразу два дела сделал: дорогу на Ташкент узнал и корочку выпросил у товарища красноармейца. Обо всем приходится самому думать. Хлеба нет, денег нет, Сережка неопытный. Надо будет покормить его маленько, чтобы не обессилел. Сунул Мишка корочку в карман - укусить два раза - подумал.

- Дам ему чуть-чуть, наплевать. После заплатит.

Хотел сейчас же к будке бежать, да попался на глаза ему аппарат телеграфный в окошке. Интересный! Лента из него белая лезет, и человек пальцем постукивает. Другой человек с трубкой около уха по проволоке разговаривает. Загляделся Мишка и не помнит, как корочку в рот положил. Вспомнил про Сережку голодного, совесть мучить начала:

- Зачем съел?

Прибежал на то место, где Сережка остался, а Сережки нет. Вот и будка эта самая с одним окошком… или другая, похожая на эту. Что такое? Маленько заплутался. Повернул в другую сторону - на поле вышел. Куча соломы белеет, месяц стоит над самым бугорком, смотрит на Мишку. Людей не видно. Только молотком стучат за станцией, да плачет кто-то тихонько в канаве. Подошел поближе, а в канаве баба с ребятами сидит. В середине жарничек потухает. Волосы у бабы растрепанные. Качает она головой, приговаривает:

- Милые мои детушки, куда мы с вами пойдем теперь?

И Мишка подумал:

- А я куда пойду?

Вернулся на станцию, крикнул.

В поселке собака залаяла.

- Вот так штука! Где искать?

И бросить нельзя: вместе уговаривались, клятву дали.

- Дурак! Одному бы ехать - лучше.

Сел на станции около дверей Мишка, задумался. Посидел, посидел, глаза слипаться начали. Открыл, они опять закрылись. Вспомнил про Сережку, вздохнул.

- Куда денется? Утром найдется.

Упала Мишкина голова на колени, тело кверху поплыло. Плывет, как на крыльях, все выше и выше поднимается.

Мать снизу кричит:

- Упадешь, Миша, куда забрался?

А Яшка брат голубей стреляет из деревянного ружья. Пукнет раз - голубь. Еще пукнет раз - еще голубь. Штук десять напукал. Повесил на веревочку и давай этими голубями Мишку по голове бить.

Рассердился Мишка, хотел было Яшку ударить, а перед ним солдат с ружьем.

- Нельзя здесь лежать!

Собачонка мимо прошла, обнюхала воздух. Поглядела в дверь, пошла на цыпочках дальше. Вышел мужик без шапки.

- Ты чего, мальчишка, зябнешь?

- Спать, дяденька, больно хочется.

- Куда едешь?

- В Ташкент мы с Сережкой, а он потерялся.

- Иди в третий класс, - уснешь.

Зашел Мишка в третий класс, а народу в третьем классе наступить негде. Кучей так и лежат. Пар над ними, словно в бане, а в пару этом слышно: плачут, плюют, сморкаются. Старик ползет, будто рак - задом наперед. Его ругают, а он ползет.

- Куда тебя черти несут?

Задел Мишка ногами за чью-то голову, напугался. Поднялась голова, как крикнет:

- Чего ходишь тут?

- Сережку я ищу.

- Жулик, наверное, ты!

Кто-то еще закричал.

- Выгоньте его - украдет.

Поползал Мишка в одной стороне, а Сережки нет. И в другой стороне - Сережки нет. Будто в воду канул! Не искать нельзя: вместе уговаривались. Сунулся Мишка в последний уголок, а Сережка скукожился там да и спит.

- Эй, ты, пропадущий!

Открыл глаза Сережка - не поймет. Будто Мишкин голос, будто не Мишкин. Лицо будто Мишкино, а голова будто не Мишкина. Опять Мишка за руку дернул.

- Проснись! Я это, насилу разыскал. Ты зачем убег с того места?

- Боязно там.

- Эх, боязно! Чай не в лесу. И меня не послушал. Хорошо я не бросил искать. Остался бы один - не больно гожа. Разве можно так делать? Дурал! Уговорились вместе ехать, надо держаться.

Шмыгнул Сережка носом от обиды, глаза кулаком потер.

- Ну, ладно, не плачь, я не сержусь. Вперед только так не делай. Ты маленько спал?

- Есть я хочу.

Мишка тоже есть хотел. Облизал губы языком, подумал:

- На моей шее будет сидеть.

Вслух сказал:

- Какой ты чудной, Сережка, терпеть не умеешь! Где я возьму хлеба теперь! Приедем в Ташкент, наедимся. Мало будет тебе, свою долю отдам. Разве мне жалко.

А у самого в мешке кусочек травяного хлеба из дому: утаить хотел. Товарища жалко, и себя не хочется обижать. Он, ведь, Мишка, хлопочет везде, ему и пищи больше надо.

Припомнил уговор - пополам делить - рассердился. Связал уговор по рукам и ногам - лучше бы не уговариваться. Вытащил кусочек, нехотя отломил немного.

- На, после отдашь. Теперь на тебе два куска моих. А где у тебя сумка с лаптем?

- На том месте осталась.

- Дурак! Во что теперь хлеб положишь?

Сережка отвернулся.

- Я не поеду в Ташкент.

- Зачем?

- Далеко больно.

- А домой как пойдешь?

- Дойду потихоньку.

- Иди, если не боишься. А таких товарищей я не люблю, которые пятятся. То ехать, то не ехать…

Долго молчали.

Кто-то кричал во сне, окутанный паром.

- Пошел, пошел! Наш поезд пошел!

Рядом мужик поднялся с огромной всклокоченной головой и тоже кому-то сказал:

- Все умрем! Ноги пухнуть начали у меня.

Представился Мишке Ташкент невиданный и два мешка с кусками. В одном мешке - белый хлеб, а в другом мешке - черный хлеб. В третьем мешочке - пшеница - фунтов десять. Это на семена. А пшеница, не как наша. Крупная! Глядит Мишкина мать в два мешка, от радости плачет.