Тартак - [30]

Откуда-то вдруг дохнуло холодным ветром; огонь лизнул на земле зеленый мох. С болота снова пригнало туман. В лозняке стало серо, люди ходили будто в паутине. Туман скрывал подстожник с детьми и Веркой, стелился под ноги на траву. Было видно даже, как на руки ложится роса, словно холодная пыль. С веток закапала вода в болото. Как в реку.

Еловые ветки не загорались, и Панок, опустившись на колени — колени сразу стали мокрыми,— подул снизу на березовый гниляк. Пока­залось желтое пламя, дохнуло в лицо.

Панок выпрямился и увидел внизу, в болотной воде, себя. Вода бле­стела в траве, как стекло; в нее у самой кочки насыпалась сосновая коричневая хвоя. Из воды смотрел на Панка человек с кривым носом и большими ушами. Высоко на голове у него, на самом затылке, лежала кепка с помятым козырьком, из-под кепки торчали седые волосы. Белые волосы были видны и возле ушей на висках. Наверно, совсем лоседел он за эти дни, если даже в воде видны белые волосы.

Он услышал, как позади брякнула ведром Верка — ходила доить корову. Оглянувшись, увидел, что ребенок лежит рядом со всеми на подстожнике. Верка уже стоит, согнувшись возле него. В одной руке у нее ведро с молоком — видны на ведре белые капли,— в другой чугунок. Небольшой, черный, в котором варили дома затирку на ужин. Он не заметил, когда Верка пошла доить корову, положив ребенка и ничего ему, Панку, не сказав. Ребенок не спал целую ночь, будет теперь долго спать, и Верка успеет приготовить ячневую затирку. Когда молоко вскипит, она отольет в бутылочку и в кувшин малышу, потом насыплет в чугунок муки из белой наволочки. Затирку сварит на одном молоке. Дома они никогда на одном молоке затирку не варили, только забели­вали им.

Панок почувствовал, что ему хочется есть, но не лезут в рот сухари; и от них еще сильнее бьет кашель.

Тихо замычала возле кладок их корова. Посмотрев на кладки, Па­нок увидел, что корова — она была привязана в мелком ольшанике, бе­лобрюхая, видать издалека,— машет хвостом и, подняв голову, смотрит в лозняк на людей.

Здесь, в Корчеватках, на болоте, только у них одних корова. Коров все побросали около подвод в бору, когда немцы открыли по ним стрельбу. Один Панок привел корову сюда. У них же малыш на руках. А у Верки пропало молоко в тот день, когда в Долгинове «Железняк» брал во второй раз гарнизон,— пропало, наверно, от испуга.

Он не помнил, как перевел корову через кладки и криницу. В Кор­чеватки, в болото, никогда не осмеливался ступить ни один пастух.

Чугунок стоял возле огня, глубоко осев в мох. Был накрыт большой сковородой — сковороду с чугунком несла через болото в узелке за пле­чами Верка.

«Не скоро вскипит молоко на таких дровах...»

Топор лежал на подстожнике в изголовье, и Панок, нагнувшись, осторожно, чтобы не разбудить детей, поднял его. Старый (его уже раз наращивали в кузнице), с черным, в смоле, топорищем, топор был тяже­лый и оттягивал руку. Когда Панок, размахнувшись, рубанул по сухому еловому комлю, топор зазвенел — в лесу далеко было слышно.

— С ума сошли Панки. Что они делают? — сказал кто-то в лозня­ке. Голоса Панок не узнал. Болото большое. Когда начали стрелять, мно­гие еще вчера ушли на Борки.

На подстожнике сидела Сергеиха с детьми — выбрала место побли­же к ним.

Панок посмотрел в ту сторону, где снова замычала корова, и уви­дел, что во многих местах качается лозняк, слышно, как люди перего­вариваются между собой шепотом: нет, многие остались, видно, не все ушли на Борки.

Бояться нечего: дыма из деревни никто не увидит, всюду туман. Костер под самой елью, дым идет вверх по дереву, скрываясь в ветвях. Надо только сходить за коровой и привязать ее поближе, а то будет мычать все время, искать Верку.

— Верка...— сказал он, показав на кладки.

— Сходи сам. На землю выдой. Не во что у нас больше доить. Не выдоишь, будет маяться. И топор возьми. Там и дров нарубишь. Мне не отойти. Хлопец неспокойный. Хоть разбуди кого из девчонок комаров отгонять. Ноют и ноют, голодные, людей почуяли. Иди подои. На новое место привяжи. Выбила все под ногами за ночь. В грязи вся...

Верка говорила громко, во весь голос, как дома; казалось, она ни­чего не боится: ни того, что из деревни могут заметить дым, ни того, что мычит корова. Услышав Веркин голос, в лозняке громко заговорили и другие; звякнуло у кого-то ведро.

Панка вдруг снова схватил кашель.

Нагнувшись к земле, к самой траве, он увидел, как из-под ног по­ползла в траву гадюка — убегала. Он долго смотрел в ту сторону, где качался круглец, затем посмотрел под ноги: обутые в лапти, они совсем промокли.

Он уже дважды переобувался ночью, закручивая пальцы сухим концом портянок. Видно, простыл за ночь, раз его поминутно бьет ка­шель. Раньше так не бил.

Туман рассеивался, из-под него теперь просвечивало большое круг­лое солнце; сверху сыпалась мелкая, как пыль, изморось, словно осенью.

В мелком ольшанике, где стояла корова, цвела рябинка — на высо­ких ножках пестрели желтые цветы — и пахла на все болото.

Корова за ночь вытоптала под собой траву — кусали комары — и стояла теперь в грязи, как во дворе возле хлева, когда в дождливую пору ее рано пригоняли с поля домой.