Тартак - [29]

Он еще раз привстал на задние ноги и, не в силах поднять перед­ние, начал крутиться на одном месте, будто ему защемило чем-то голо­ву. Повалившись на землю, качался с боку на бок и вздрагивал, будто отряхивался от воды,— из-под него снова полетела земля и брызги кро­ви. Бил задними ногами, рвал с корнями молодой сосняк — рыл возле себя яму. Теперь лежал на одном боку, не переворачиваясь. Ноги его дрожали и судорожно вытягивались. Он снова было рванулся с земли, хотел встать на ноги — и сполз в вырытую сбоку яму. Застонал тихо и тяжко, как человек.

Сразу все стихло, только слышно было, как у лося с рогов сыплется на траву дресва и еще шелестит у задних ног, качаясь, высокая белая мятлица.

Мужики долго молчали, потом Махорка сказал будто про себя:

— Вот и еще одна смерть, Наста. Подбили! Бои на Палике нача­лись. Из Палика лось. В наших местах их теперь нет. Столько туда пар­тизан прошло. На прорыв теперь идут. Потери, конечно, будут, но и немцами запрудят болото — будь здоров...

На прогалине потемнело: на луну надвинулась краем черная туча — конь с ногами и головой,— потом туча посерела, расползлась в стороны.

Около лося тускло желтел песок, казалось, сырой и холодный. За­пахло свежей землей, как пахнут у леса ямы.

Алеша почувствовал, что его бьет озноб; стучали зубы. Наста взяла его за руку.

...На телеге Алешу кидало из стороны в сторону, снова стали сли­паться глаза, и когда время от времени он поднимал голову, было слыш­но, как глухо стучат по корням колеса.

8

Далеко, в той стороне, где они миновали прогалину, зарыкал лось, громко, на весь лес. Панок, насторожившись, прислушался, но лося не стало слышно — только стучали колеса. Панок подумал, что, видно, лось вовсе и не рыкал, что рык стоит у него в ушах всю дорогу — спит он или не спит— еще с Корчеваток, со вчерашнего.

...В Корчеватках утром он боялся разводить огонь, хотя в Лозе сто­ял густой туман. Сюда, в Корчеватки, в Лозу, они всей деревней пере­шли вчера вечером, когда невдалеке от них стали стрелять.

Дети спали на подстожнике, который он сделал вечером на кочках, нарубив и настелив высоко, по колено, лозы,— спали т_;рое под одним кожухом, накрывшись с головой. Четвертый, Ваня, был у Верки на ру­ках, обернутый вместе с подушечкой большим домотканым Веркиным платком. Подушечку подложили ему под спинку — и ребенку мягче, и не так немеют колени. Подержи-ка всю ночь, баюкая и все время боясь, как бы он не закричал. Панок ночью сам брал ребенка на руки, когда тот плакал — Верка совсем извелась.

Верка сидит с краю на подстожнике с малышом на коленях; опусти­ла голову, будто спит. На груди у нее распахнулся жакет, из-под жа­кета видна бутылочка с молоком, полная, до горлышка, и соска. Жел­тая, большая, довоенная еще; растянутая, с широко прокушенной дыр­кой, она торчит из-под мышки, как палец. Верка держит бутылку под мышкой и днем и ночью: греет молоко.

Туман холодный, сырой, даже вблизи видно, как он навис над подстожником. Дышишь — и кажется, от него слипается все внутри, начи­нает бить кашель. Панок тогда приседает и, схватившись за лоб, сжи­мает рукой голову. Потом подносит другую руку — кулак — ко рту: так он делал каждый раз дома, когда спали дети и его бил кашель. Глянув исподлобья, видит, как насторожилась Верка, подняла голову и смот­рит то на него, то на колени, на ребенка. От них отходят люди, жмутся к лозняку.

Кашель бьет не переставая, даже колет в горле чем-то острым и сухим; не дает дышать, душит. Становится темно в глазах, и болит, рас­калывается голова. Болят плечи. Панку кажется, что он захлебывается.

В Корчеватках тихо. Из деревни стрелять перестали, когда рассве­ло. Взошло солнце. Далеко за лесом оно холодное и красное; от него розовеет на лозняке и на траве роса. Пополз вверх рыжий туман. Он густой, и за ним скрывается солнце; потом оно выбегает и снова катится над лесом в Дальву. Вверху белеет краешек чистого неба, и Панок думает, что днем будет жарко.

Встав, Панок увидел, что растоптал трухлявый сосновый пень. Из- под ног скачет мошкара, будто кто ее насыпал на траву, не боится и холодной росы, лезет в рот —он, Панок, чуть не задохнулся, когда его прихватил кашель.

У родника квакали лягушки, громко, на все Корчеватки. В ельнике на сухостоине каркала ворона, громко и скрипуче; взлетала и снова са­дилась на длинную кривую рогатину. За лесом, на загуменье около Дальвы, кричал петух — хрипло и редко.

В глаза, как мухи на рану, лезли комары, желтые, худые. Блеснуло из-за туч солнце, потеплело. Запахло болотной тиной.

В багульнике возле гнилого березового пня, где было посуше, Па­нок увидел кусты черники. Ягод на них еще не было. Высокий пень издолбал дятел, на кустах черники виднелись белые кусочки гнилого дерева.

Пень надо взять на растопку: гнилушки и береста будут хорошо гореть.От кресала трут загорелся с первого разу. Затлел березовый гни- ляк, когда Панок скатал из пего почерневший комочек трута, малень­кий, с горошину. Потом Панок положил на гниляк горсть сухого мха с берестой и, присев, долго дул. Зашипело пламя. Запахло дымом, как от еловых дров, и паленым: подгорели, наверно, волосы на руке. Он по­двинул гниляк ближе к елке и набросал сверху сухого папоротника.