Тартак - [21]

Под телегами трещали сучья; .колеса мяли мухоморы, вылезавшие из песка и травы, белые, как дождевики. И Боганчик подумал: все рав­но подушат всех в деревне. Не сегодня, так завтра. Немцы и есть нем­цы. Спасу, видать, не будет. И так что-то не тронули сразу. Согнали только. Хлеб взяли. Отвезешь не отвезешь, а приедешь — они и тебя со всеми сгонят к Махорке в хату и — спичку под крышу в солому.

Боганчик чувствовал, как по йогам, по старым дырявым сапогам, бьет трава: выросла на самой дороге до пояса, выветрилась в сухмень до корня и теперь будет гореть, как спичка, поднеси только огня. Все будет в такое лето гореть, как спичка: трава, лес, солома на крышах... Солома сухая, суше травы на дороге.

Въехали в Людвиновский лес— пошли одни старые ели: это перед самой деревней.

В Людвинове можно переждать беду. Кому оно нужно... Хутор стоит в лесу, хат двенадцать, что ли,— он не помнит. Строились люди тут не­давно, перед самой войной, вдали от деревень и от шоссе.

В лесу застлала дорогу тень. Стало свежо, часто всхрапывал конь, хотел пить: чуял влагу под ногами.

В Людвинове можно будет напоить коня, а то изведешь скотину в такую жару...

Просека пошла прямо, и все подводы были видны на дороге. Никто не хотел отстать от Боганчика. Уже виднелось поле: Людвиново было близко.

Боганчик соскочил с воза, чтобы на опушке свернуть жеребца на загуменье — к колодцу, что стоит в конце хутора. Зацепились за конец дуги вожжи, и он, идя рядом с конем, отцеплял их одними концами пальцев — через оглоблю было не достать. Почуяв свободу, жеребец замахал головой, сгоняя с груди слепней, зафыркал и, нагибаясь к зем­ле, стал щипать в выбоинах сухую траву: был голодный. Боганчик вспомнил, что жеребец некормлен с ночи. Вернувшись утром из Корче­ваток, он оставил его у колодца на дворе не распрягая. Оттуда его и забрал, не напоив даже: не нашел ведра ни в хате, ни в сенях, ни в сарае — унесли власовцы. В реке жеребец и не нагнулся: из реки редко пил.

Сквозь деревья уже было видно поле. Запахла рожь; потом, потя­нув носом, Боганчик уловил запах горелой соломы: с поля на просеку подул ветер. Вдруг в той стороне, где было Людвиново, кто-то закри­чал и сразу же затрещали выстрелы: коротко, сухо, будто кто повел кнутовищем по спицам в колесах. По лесу пошло эхо.

Жеребец вскинул голову — рассыпалась по шее грива, зазвякали удила,— потом рванул с места, словно его укусили, и понесся на поле. Боганчик, подавшись вперед, успел поймать вожжи. Вожжи резали ру­ки, были жесткие и горячие. Он бежал, ударяясь коленом о заднюю ось; натягивал вожжи, накручивая их на руку, и видел, что ничего не мо­жет сделать. Надо забежать вперед. Успел схватиться за оглоблю око­ло чересседельника. Вожжи выпали из рук, и теперь, держась за черес­седельник, он хотел поймать коня за уздечку.

Когда снова начали трещать впереди выстрелы, Боганчик был уже с телегой во ржи. Навалившись на оглоблю, он наконец схватил коня за уздечку и потянул изо всех сил в сторону, чтобы свернуть с дороги. Жеребец споткнулся. Боганчик почувствовал, как подкосились ноги — по ним, наверно, ударило оглоблей,— и полетел головой в землю, в рожь. Увидел, уже лежа, что попал на кучу камней. Подвернувшись, на­кренилась к камням и телега, сдвинулись верхние мешки. Жеребец как упал, поджав передние ноги, так и лежал. Храпел, бился головой о камни, отгребал от себя задними ногами землю и стонал: не давали встать передние колеса.

Боганчик увидел, что на поле выехал Махорка — самого Махорки не было видно, мотал головой только гнедой Сибиряк, за Сибиряком мелькнула седая Панкова голова.

Тогда Боганчик встрепенулся, вскочил и закричал:

— Назад! Назад!

Но кони шли на поле, и за ними плелись люди.

Он схватил жеребца за уздечку — жеребец, опершись головой о Боганчиковы руки, напрягся, встал с земли — и повел его, объезжая кучу камней, наискось через рожь к дороге. Не заметил, когда успели развернуться Махорка с Панком — они уже гнали коней назад, в про­секу,— и он, Боганчик, остался теперь позади всех.

В конце просеки, у самого поля, дорогу Панку загородила Таня — ехала, казалось, им наперерез, лежа на возу; за ней погонял кобылу Янук Твоюмать. Просека в этом месте была узкая — не разминуться; объехать друг друга подводы не смогли и остановились.

— Назад!.. Назад!..— кричал Боганчик теперь уже Тане и Януку.— Немцы в Людвинове...— Потом побежал вперед, где сходились мужики.

Янук топтался босыми ногами возле своей телеги, боясь отойти; поднялась на мешках Таня — хотела слезть.

Остановившись у Панковой телеги, мужики молчали, глядя на по­ле. Боганчик подумал, что их из Людвинова не видно — они скрыты лозняком — и стреляли не в них. В поле вдоль дороги, что вела по за­гуменьям до самого Людвинова, рос густой лозняк. С просеки не было видно и Людвинова.

Когда он увидел пламя, ему показалось, что горит где-то совсем близко: наверно, рожь на поле. Пламя взметнулось как-то сразу, прямо с земли, на том конце Людвинова, где был колодец и куда они хотели ехать; лизнуло лозняк и поползло вверх, рассыпая искры.

Боганчик вздрогнул и прижался к телеге, став рядом с Настой. Услышал, как гудит в деревне огонь, будто где-то близко горели бочки с живицей. Откуда-то долетел многоголосый звон, будто пели на поле женщины. Песня шла на одной ноте, словно из-под земли, и надо было напрягаться, чтобы ее услышать.