Тарковский. Так далеко, так близко. Записки и интервью - [92]

Только начали начитывать текст, как Рерберг командует: «Надо разводить сцену, солнце скоро спрячется, наконец, за тучу». Чтение обрывается на реплике Солоницына: «Что-то сердце болит»…

После обеда Тарковский продолжает репетицию с Кайдановским, Гринько и Солоницыным. Говорит об Ученом: «Он дозревает до своего состояния прямо на наших глазах».

Рерберг ставит свет, подготавливает кадр, который будет сниматься через зеркало, снова и снова передвигает подсветки.

Наконец, генеральная репетиция перед съемками кадра. В последнюю минуту Рерберг еще «фактурит» стену мокрой тряпкой и шумит на гримеров и костюмеров, которые тоже стараются в последний момент подправить кое-какие мелочи: «Побыстрее! Вы забываете, что мы не в павильоне. Там поправляйте, сколько хотите, – потом свет зажгли бы и сняли. А здесь каждую минуту свет меняется, и нам нужно будет все переставлять, если чуть-чуть зазеваемся. Ребята, ну подождите же, не курите пока, а то синий дым стелется в кадре».

Тарковский замечает: «Гоша, но мы ведь уже решили, что один луч будет темным по свету, а все остальное холодным». На что Рерберг отвечает: «А может быть так, чтобы в какой-то определенный момент на этой сцене солнце было светлее, чем на этой?» Тарковский: «Нет!» Рерберг смотрит через объектив в зеркало и говорит: «А в зеркале именно так получается».

В этот момент у меня с коленок кто-то схватил блокнот. Оказывается, он срочно понадобился второму оператору, чтобы отсветить Рербергу еще один дополнительный блик. Так что и мой блокнот пригодился, а то Тарковский добивается таких сложных и тонких световых эффектов, что операторская группа сбилась с ног. Тем более что план этот должен длиться 150 метров!

«Алеша! Рашид! – командует Рерберг. – Открывайте окно!» Вспыхивают два дига.

30 июня

Мы едем с Тарковским на съемочную площадку. Говорим о вчерашнем кадре с зеркалом. Андрей нервничает: «Я вообще не знаю, что это будет на экране, настолько эффект непредсказуем. Половина сцены снимается нормально, а половина через зеркало. Не знаю, заметит что-то зритель или не заметит. Какое это даст ощущение?» Потом переходит к актерам: «Саша Кайдановский – единственный из троих интеллигентный актер. А Толя очень испортился – другой человек! Бездарно пьет – ему просто занять себя нечем. В театре я с ним никогда больше работать не буду. Видит Бог, что я все для него делал. Я с ним, как с сыном родным, возился. А-а-а!» – И досадливо морщится. (Толю к этому моменту, еще до «Гамлета» бросила его первая жена Лариса, и он оставался «бесхозным» до «Сталкера», где он счастливо встретит свою замечательную вторую жену Светлану, работавшую гримером. Именно такую «идеальную» женщину, о которой столько теоретизировал Тарковский. – О. С.).

Сегодня на площадке пасмурно, накрапывает дождь. Андрей готовится снимать панораму, включающую волосы девочки: отошел от группы, задумался, что-то бормочет, а затем, видимо что-то поняв для себя, возвращается удовлетворенным.

Панорама, созданная из «остатков и обломков погибшей цивилизации», выглядит грандиозно. Не случайно мне говорили, что художник, работающий на картине, ведет прямо-таки подвижническую жизнь, просто ночует на декорации. Сейчас к притолоке двери он как бы клеит нечто, что должно изображать плесень. Этот художник Рашид приехал откуда-то из Казани и, кажется, собственными руками создал всю материальную среду фильма.

Ассистенты по реквизиту обращаются к Тарковскому с вопросом: «Гоша просил одеяло побольше обжечь – можно?» Андрей милостиво соглашается, но выражает свое недовольство по другому поводу: «Гоша, мне не нравится эта панорама. Это просто панорама, а мне нужна такая, какая увидена Сталкером!»

Рерберг просит: «Тазик с моей стороны зафактурьте темненьким». А Тарковский уточняет: «Только, пожалуйста, делайте это грязью и олифой, а то, если просто закрасить, будет ужасно».

Когда все точно выполнено, Рерберг, заглядывая в камеру и обводя ею панораму, удовлетворенно тянет: «Кошма-а-ар!»

На что Тарковский отвечает: «Вы, операторы, все одинаковые. Вам чтоб красиво… Ну что, начали? Начали! Приготовились! Сюда фанерку, чтоб не отсвечивало. Где фанерка??? У нас час еще есть, Гоша?»

Рерберг дает последнее наставление съемочной группе: «Значит, вы наезжаете так, словно нам нужно все это рассмотреть, а не просто так, на готовенькое. Поняли?» Тарковский командует: «Мотор!», но камера не заработала! Рерберг сначала цедит сквозь зубы: «Ну, ребята, этого я вам не прощу! Выговор захотели? – И застонал, завыл: – У-у-у!» Ребята стремглав ринулись за новой, запасной камерой.

Наконец, сняли. Стоп. Андрей доволен вторым дублем: «убежден, что этот кадр будет в картине». Но Рерберг настроен более скептически: «Я не убежден. У Сашки свет был на лбу. Никто, черт возьми, ни о чем не думает». Но на этот раз Андрей спокоен: «Хорошо, снимем еще один дубль». Чувствуется, что у Рерберга после этого решения точно гора с плеч.

Ассистент художника, Рашид, создает пейзаж, который теперь предстоит снимать. Он сидит и буквально выкладывает этот «пейзаж», который на пленке будет выглядеть так, точно его сняли с самолета: вот озера, затем песок, песок и валуны.