Танго ненависти - [2]

И лишь позже… Много позже я поняла, продолжая притворяться, что не понимаю.

Я принадлежу к тому поколению, которое не поднимает паруса при ветре страсти. Во мне сосредоточилась вся память женщин, носивших «пояса верности». Но, как бы то ни было, я судорожно цепляюсь за свою гордость, щедро разливая вокруг себя чернила презрения, чтобы хоть как-нибудь замаскировать слабость моего сердца. И я обороняюсь тем отчаянней, чем больше вокруг меня роится назойливых, алчущих мужчин! Я примкнула к тем женщинам, которые всегда умели противостоять мужским желаниям; сначала вас превозносят до небес, прельщая медом лживых речей, затем сбрасывают вниз, в липкую грязь, оставляя в одиноком материнстве. Так было всегда. Со времен невольничьих судов. Со времен тростниковых полей. Со времен стирки в реке. Со времен прилавков городских рынков. Со времен ночных песен до рассвета… С давних-давних пор мы стали женщинами, которых следует разминировать, как поле битвы прошедшей войны. Ведь время от времени забытая бомба взрывается. Раскаленное масло обжигает спящее тело, удар кинжала в сердце или глоток яда — все едино.

Я стояла, прислонившись к стене, в самой глубине танцевального зала. Я увидела, как ты направляешься ко мне. Внезапный приступ паники, и я окидываю тебя презрительно-надменным взглядом и бросаюсь в объятия первого попавшегося кавалера. Чтобы усмирить страх. Бог — свидетель, я не стремилась к тому, что за этим последовало! Это глубоко оскорбило тебя. И в ярости ты покинул зал, сея вокруг слова-гнев, заметив, что каждый выбирает свое поле для посевов. Подобная обида порождает кровную месть, бесконечную месть, месть до конца времен, прорычал ты.

В последующие дни (когда я оставила позади твой гнев, твои слова и тебя самого) комитет мудрецов из числа наших знакомых предпринял решительные попытки примирить нас. Во время большой перемены в столовой звучали всевозможные объяснения: мой жест не был столь отвратительненьким, как это могло показаться на первый взгляд, но я не должна была так грубо обращаться со своим почти соотечественником, к знакам внимания которого я стала относиться более благосклонно, видя, что целая толпа народу расписывает его с самой лучшей стороны, подчеркивая его добрые намерения… В конце концов мы обменялись поцелуями в знак примирения и дальнейшей дружбы.

Ты достал из кладовой своей памяти великий французский великих дней, начищенный, как старинное столовое серебро в порядочных семьях. «Мадемуазель, если бы не столь печальный эпизод… Я был бы на вершине блаженства, если бы смог в ваших объятиях унестись в бесконечность ритмов и волшебных музыкальных гармоний… Увы, цветок, а не женщина, вы мне отказали. Но ваше очарование сможет превратить злобу в надежду… Я чувствую, как этот поцелуй, отныне и навсегда, стирает все границы меж нами…»

Ты продолжал, но я не слушала, полностью отдавшись под крики «Ура!» таинству поцелуя. Инцидент был исчерпан…

И только позже, когда ты вновь пригласил меня танцевать, я изучила тебя, предполагая возможную идиллию. Ты носил рубашку с жабо и кружевами, по моде тех проклятых лет, когда ты ворвался в мою жизнь. На тебе был дорогой костюм, сидевший как вторая кожа, и отличные фирменные ботинки (я всегда придавала большое значение мужской обуви). Ты танцевал отлично, но немного манерно. Тебе удавались все танцы, за исключением креольской мазурки, из которой ты не знал ни одного па, ни одного движения. Я все это оценила, оценила, не потеряв головы, не ранив сердце, не ощутив смятения. Я просто оценила, и все. И только позже, после череды случайностей, совместных кружений, разговоров ни о чем (я постоянно встречала тебя на своем пути), нить, соединявшая мое сердце и мой разум, дрогнула и разрешила сердцу полюбить.

Потому что я любила тебя, старый сердцеед! Ты украл мою юность! Я любила! Черт подери, как я любила!

Это чувство рождалось постепенно (вначале я включила тебя в длинный список пустых болтунов, что зарятся лишь на женское тело), но когда любовь пришла, когда угнездилась внутри меня, все мое существо пело лишь о ней, как поет серенады гитара. Так началось мое неспешное падение в этот бездонный колодец, из которого сегодня мне поможет выбраться лишь ненависть. Я любила твою одежду, всегда безукоризненную, прекрасно подобранную, я так любила тебя, что мечтала стать мужчиной, чтобы слиться с твоим изображением, чтобы носить твои ботинки, не боясь выглядеть нелепо, чтобы почувствовать частичку тебя на своем теле… Я вдыхала твой запах, вдыхала повсюду, чтобы убедиться, что ни один посторонний аромат не оскверняет нашей любви. Я забыла о себе, я пренебрегала собой, я ненавидела себя за то, что могу дать тебе так мало. Я до сих пор слышу свои шаги, слышу, как я иду по мостовой уснувшего города, окутанная свежестью ночи, к твоему дому. Это шаги танцовщицы, шаги бегущей по воде. У меня не было ног, лишь два красных воздушных шара, которые несли меня в нетерпеливость твоих рук. Были они красными? Какого цвета бывает любовь? Я забыла… Ведь все это случилось так давно!

Наша первая ночь. Ты говорил, говорил, говорил, а меня, обезумевшую, мучил вопрос: «Боже мой! Как мне выставить его из моего дома?» Чтобы выскользнуть из этой ловушки, я пригласила тебя поужинать в ресторан у Центрального рынка, там всегда можно найти свободный столик, ведь большая часть заведений открыта до утра. Мы отправились в ночь, уже соединенные тайной невидимой нитью, и окунулись в гомон ресторана. Мы не замечали никого. Из шуток, смеха, тишины мы возводили собор наших будущих ночей любви. Уверенные в том, что они наступят, даже если мы не будем планировать, даже если мы не будем просить о них… В конце ужина, ощущая лишь опьянение ночи, я ответила «да», когда ты произнес: «Уже слишком поздно возвращаться домой, я живу так далеко…» Я открыла дверь квартиры с твердым намерением без страха встретить свою женскую судьбу. Она уже поджидала меня здесь, в этой плохо отапливаемой, плохо обставленной комнатушке, где я столько раз мечтала о мужчине, похожем на тебя. (Скорее, о мужчине, похожем на моего отца, ведь он был необыкновенным, несмотря на ветер, постоянно гулявший в его карманах. Единственный принц, которого я знала.) Судьба поджидала меня здесь, как ждет душа на кромке небес в надежде на новое воплощение. Она ждала с неотвратимым, непоколебимым терпением. Замешательство, неловкость. Ты разделся. Я нацепила ночную рубашку, первую попавшуюся под руку. Мы скользнули под одеяло и уснули рядом. Слишком взволнованные, слишком возбужденные, слишком уставшие, чтобы думать о чем-либо еще, кроме сна. Заря лишь посеребрила небо, когда пропел петух. Заря лишь посеребрила небо, когда я изменила своим убеждениям, предала, окунулась в запретную любовь. Что сказало «да» во мне? Кто сказал «да» во мне? Во всяком случае, я вообще не произнесла ни слова. Я почувствовала твой взгляд на моих ягодицах (ночная рубашка задралась во время сна). Я не пошевелилась. Ты протянул руку, медленно-медленно, осторожно, возможно, сам напуганный своей смелостью, протянул, чтобы погладить меня. Но тебе не хватило времени для прикосновения, потому что, лишь почувствовав жар твоих темных пальцев, я вскочила и кинулась к окну, дабы выплеснуть вон дикую панику. Я облокотилась на подоконник, пытаясь раствориться в серой дымке нарождающегося дня. Ты смотрел на меня, не зная, что делать. Нас разделяла небольшая дистанция и невообразимая пропасть молчания. Я обернулась посмотреть, что ты намерен делать. Ты улыбнулся, и эта улыбка разожгла пожар в моем теле. Я принадлежу к поколению женщин, которых забыли разминировать. Я не знаю как (и я предпочитаю не вспоминать), но мы превратились в единый столб пламени, в единый треск горящего тростника, в единый поток ливня, смывающего все на своем пути. И хотя мы находились во Франции в самый разгар зимы, мы явно слышали бешеную барабанную дробь летнего дождя по тростниковой кровле. Мы творили любовь. Любовь творила нас. Любовь в голубых тенях нового дня, но мы путешествовали в другом измерении, без времени, без направления, без пространства. Время глубины, прорыва всех мечтаний, падения метеоритов, время остановки дыхания в волшебном подводном царстве, где танцуют водоросли и морские коньки, где мелькают ленты света и роятся удивительные рыбы. Мы были еще живы? Что значила жизнь, когда мы горели вне всех жизней, вместе взятых, когда мы преодолевали границу за границей, чтобы добраться до начала времен.