Танеев - [4]

Директор консерватории лично вникал во все мелочи бытия, был вездесущ и неутомим.

С первого дня, как новорожденная консерватория начала дышать, у Николая Григорьевича сложилась своеобразная привычка: в свободные часы, какие изредка выпадали на его долю, он бесшумно прогуливался взад и вперед по пустым коридорам, занятый своими мыслями. По временам останавливался возле дверей в класс, где шли занятия, и прислушивался, словно желая проверить, бьется ли сердце его детища. Однажды в дальнем конце коридора он заметил спешившего куда-то Чайковского в неизменном поношенном пиджачке, служившем его товарищам поводом для незлобивых шуток.

Рубинштейн окликнул его вполголоса. Они сошлись возле двери в класс Эдуарда Лангера. Это был серьезный музыкант. Сын выходца из Вены, известного преподавателя музыки Леопольда Лангера, которому в ранней юности посчастливилось видеть Бетховена и встречаться с Францем Шубертом. Лангер-отец поселился в Москве, понемногу обрусел и умер в глубокой старости.

Эдуард Леопольдович был широко образованный человек. В отличие от отца, за которым утвердилось шутливое прозвище «Лангер-Бетховен», его за глаза величали, сообразно склонности сердца, «Лангер-Шуман».

Приложив палец к губам, Рубинштейн показал Петру Ильичу на дверь класса, застекленную и завешенную кисеей. Шел урок. Сережа Танеев у рояля, спиной к двери, играл ту же сонатину Краузе, с которой явился на приемный экзамен. Лангер-Шуман — рядом в кресле, погруженный в глубокую задумчивость.

Сережа играл.

Стоявшие за дверью не проронили ни слова, но, когда их взгляды встретились, Чайковский слегка кивнул.

И в глазах у обоих промелькнула одна и та же мысль, что с этой минуты, покуда живы, они каждый по-своему в ответе за этого круглоголового мальчика, за его судьбу и будущие свершения.

II. ТАНЕЕВЫ

1

Собирателем, хранителем и истолкователем фамильных легенд и преданий рода Танеевых был старший сын Ивана Ильича Владимир.

В то время, когда маленький Сережа пленял слушателей на консерваторском вечере в Москве, Владимиру Ивановичу шел двадцать восьмой год.

В любом провинциальном и даже губернском городе Российской империи адвокат — фигура заметная. Но для того, чтобы быть известным адвокатом в столице, да еще имея при этом за плечами всего лишь 28 лет, — для этого надо обладать незаурядными способностями.

И Владимир Иванович Танеев, выпускник Училища правоведения, действительно отличался незаурядностью.

Вступив в 1866 году в «сословие присяжных поверенных», Танеев сразу же снискал себе славу «адвоката красных», «мужицкого адвоката». Тимирязев утверждал, что «имя Танеева в ту пору произносилось с уважением всем, что было прогрессивного и честного в тогдашней России…». Резкий, колючий, он, по словам современника, точно взял себе привилегию говорить человеку в лицо неприятности и щекотливые вещи. «Все под видом остроумных парадоксов. Это какая-то игра на людскую трусость».

Однокашники Владимира Ивановича по Училищу правоведения на вопрос об их учителях сыпали именами известнейших русских и зарубежных правоведов, Танеев же называл Гоголя, Герцена, Чернышевского.

Присяжному поверенному, защитнику таких «злоумышленников», как члены группы Нечаева, казалось, нужно быть предельно осторожным в выборе выражений. Но даже на этом «громком процессе» Танеев, отвергая обвинение в том, что его подзащитные читали «недозволенную литературу», и в частности Герцена, заявил: «Сочинения Герцена, отличавшегося необыкновенным талантом, принадлежат русской литературе, и изучать их необходимо каждому, кто только желает иметь полное и основательное понятие о русской литературе».

И это сказано в годы реакции, в годы «белого террора» и всего лишь через два года после смерти Искандера.

Танеева смолоду влекли к себе естественные и общественные науки. Сочинения Дарвина и Ламарка, Шарля Фурье и Сен-Симона целиком поглощают его время и его помыслы.

И потом, в продолжение всей долгой жизни, Владимир Иванович отдавал свой редкий полемический дар, глубокий ум мыслителя и талант ученого проповеди идей преобразования человеческого общества на началах «всеобщего счастья», в основе которого лежит труд.

Впоследствии Танеев напишет трактат «Ейтихиология» (учение о счастье) и утопию «Коммунистические государства будущего».

Владимир Иванович был современником «людей шестидесятых годов», героев «Народной воли», он общался с Луи Бланом и жил в «фамилистере» Ж.-Б. Годена, его друзьями стали П. Л. Лавров и Герман Лопатин, Максим Ковалевский и многие другие, кто знал К. Маркса.

Быть может, когда-нибудь будут найдены документы, свидетельствующие о знакомстве Танеева с Марксом. Ведь в 1870 году Владимир Иванович долгое время пробыл в Лондоне, а в 1871 году получил от Маркса фотографию с дарственной надписью: «На память господину Танееву. Лондон. 23 декабря 1871 года. Карл Маркс».

Танеев живо интересовался деятельностью Карла Маркса, работой I Интернационала, и задолго до того, как в России появились марксистские кружки, в разгар народнического движения, в 1876 году, писал: «Единственно живое движение — это рабочее движение».