Танец единения душ (Осуохай) - [49]

Лесной человек стыдливо ссутулился, стал медленно, в неловкости, поворачиваться. И такая знакомая застенчивая улыбка мелькнула в лохматой бороде, и глаза как-то робко, светло так посмотрели из-под тяжелого крутого лба…

— Ты?! — воскликнула Аганя.

— Я. Кто ещё? — совсем уж Васькой Коловёртновым развел руки лесной человек.

— Вася!.. — счастливо заплакала Аганя.

Её и без того всю трясло, а тут уж вовсе забило дробью.

— Ну, отвернись тогда, отвернись же! — не своим голосом всплёскивала она.

— Да не гляжу я. Нужно мне больно.

Краем глаза, она видела, как и он стал стягивать с себя мокрое.

Так они сидели на корточках — в чем мать родила, — жались к костру. Сначала с разных сторон, незаметно как приблизились, прислонились, греясь друг о дружку спинами.

Настуженность потихонечку таяла, тело сладко наливалось теплом. Вдруг бросило в жар и перехватило дыхание: она остро почувствовала, что своей обнаженной спиной касается голого мужчины. Точнее, касалась — её отбросило, будто током. И только спина всё хранила это странное ощущение.

— А ты как здесь оказался? — спросила настороженно Аганя.

— Как, как? Шел.

— Куда шел?

— Куда, куда? Шел, да и всё. Гляжу, баба тонет.

— Я серьезно.

— А я что, шучу, что ли?

— А выслеживал меня кто?

— Кто?

— Вот я и спрашиваю: кто?

— Ну, чё ты, в самом деле? Ну, пришел тебя попроведать. Тебя нет. Пошел искать.

— А прятался тогда чего?

— Чего, чего. А ты чего в воде-то шарила?

— Ничего, — теперь стала темнить она.

— Алмазы, поди, искала?

— А ты как знаешь, про алмазы?! Про то, что здесь их ищут?

— Чё, люди дураки, что ли?

Она покосилась на него. Он сидел, такой могутной, положив дюжие руки с продольными узловатыми мускулами на колени. Дыбилась грудь долгими мышцами, а рёбра под рукой можно было пересчитать. Подобранный, подтянутый в пояснице живот удивительно складно, как у доброго скакуна, переходил в бедро, перерастал в длинную ногу… А из под ноги — она не сразу поняла, что это такое, — гриб такой свисал, боровик… Как у коня же!

Она хихикнула, и он обернулся к ней.

Посмотрели друг на друга, не отворачиваясь.

— Поброюсь хоть, думал, тогда и подойду. — Вдруг проговорил он, глядя во все глаза.

— Побреюсь надо говорить… — поправила она.

— Ну, побреюсь.

— А почему ты такой не бритый-то?

— Вот оно и есть, что не успел побриться.

Они смотрели теперь, будто заглядывали друг в дружку. Он робко-робко протянул к ней руку. И её пальцы, набрякшие огнем, потянулись на встречу. И пламя полыхало, взлетало ввысь, наполняло негой и удивительной силой.

«И открылись глаза у них обоих, — издалека далекого всплывали читанные бабушкой слова. И ведь не слушала она её, не хотела слушать. А слова эти словно сами в уши влились, — и узнали они, что наги…» Выходит, открывалось ей, что они, Адам и Ева, и до этого были наги. Только не знали, что наги. Жили, аки птицы и звери. Птицы и звери не знают, что наги, так для них и нет в том греха. И они так могли бы жить — и жили, выходит. А вот узнали, что наги — и этот стало грехом. Только потому, что узнали.

Говорили, что бывает больно. Для неё же только приблизилось небо — стало низким-низким, придавило крохотные деревья. А они — единое — сделались большими-большими. Громадными какими-то на маленькой земле. Распростёртыми небесными созвездиями.

Небо плавно взлетало вверх, возвращалось на место. И деревья закачали высокими верхушками. Она лежала на Васиной руке — сама жалась к его плечу! И никак не проходило удивление — неужели это произошло? Такое — и с ней?! И она, как все женщины?!

— Ты, рази, не была с им? — оглушённо прозвучал Васин голос.

Она поняла, о ком и о чём он спрашивает.

— Была, — ответила она: и сама не знала, почему так ответила.

А разве не была? А и не была — как была.

— Сочиняешь ты всё, — он придвинул её, притиснул, сел, прижал к груди, сгреб почти в охапку.

И почему он так её жалел?

— Я в бегах, — проговорил он. — Прости, что я для тебя человек бесполезный.

— В бегах?

— Но.

— Ты же, вроде… Работал, все хорошо. Спокойный такой. Подрался?

— Кто со мной драться-то станет?

Вася замялся. И вдруг смешок прорвался: светлый такой, счастливый.

— На аэроплане я полетал. Сам!

— Как это — сам?

— Ну, так. За штурвалом! Самолёт украл.

— Да ты что, Вася? — испугалась она.

— Ну, я ненадолго. Полетать. Манило меня. Вот таким ещё был, а как увижу в небе — там бегу!.. А жисть-то, вишь, как. Я не думал, красть-то. Подошел поглядеть — поглядел. Дверь чего-то потянул — а она открылась. Посижу-ка, думаю, на лётчиковом месте. А уж как сел… Ну, думаю, жисти не было, так хоть, дайка!.. Кто меня в лётчики-то пустит? Ах, как оно летать-то!.. Вот как с тобой. Почти что.

Он замолчал. Задумался. Теперь она прижала его ближе: так жалко-то его стало!

И сидели они перед костром, прижимались друг к другу, покачиваясь.

— А в каталажку-то заперли, — улыбался Вася, — ну, в сараюшку там, при милиции. Думаю про себя, одну мечту сполнил, отвёл душу. Добраться бы до нее ишшо — до тебя это! А сам места себе не нахожу: знаю же, что другой у тебя на уме. А удержу нет, хоть как, думаю, силой возьму, моя будет — а там трава не расти! И вот, веришь, нет, прямо голос стал чудиться — будто зовешь ты меня.