Танец единения душ (Осуохай) - [19]

— Размечай линию, — скомандовал Агане начальник.

Линия — двадцать метров поперек косы. По ней пойдет канава. Параллельно — другая. И так дальше.

Пошла она по косе. Впереди — ровный зеленый ковер. Она не сразу поняла, что это за зелень. Приблизилась — лук, да так густо взошел, будто сеяный. Давай рвать. Набрала охапку, на взгорье поднимаясь. Разогнулась — вдали человек сидит, неподвижный, как истукан. Перед ним, на склоне, возвышалось дерево. Первой мыслью было — эвенк на сосну молится. Разговаривает с харги, с духами умерших. Только голова русоволосая. И плечи, словно их удерживает кто, знакомо отстранены назад, и вся худощавая фигура исполнена того же порыва, что и там, в лаборатории, перед гляделкой этой своей. Будто током шибануло — он! Но почему здесь? Почему молится — в мозгах уж засело, что человек молится. И лишь в следующее мгновение поняла: Бобков сидел не перед сосной, а перед обнажением — изучал обнажившиеся на склоне берега коренные породы. И как бы в подтверждение, он выбрал из нижней части террасы округлое стяжение и стал разбивать его геологическим молотком.

Аганя, прижимая к груди охапку зеленого лука, приблизилась к Бобкову. Но так, чтобы не помешать такому человеку в работе. Постояла в сторонке. Разочек он даже глянул на нее, то ли вообще не заметив, как бы в пустоту посмотрев, то ли не придав никакого значения — ну, стоит себе невесть откуда взявшийся человек, девушка, и пусть себе стоит.

Мысли у Агани закрутились, как педали у велосипеда. И придумала она пироги настряпать. Мука в лодке была, комбижир был — пироги с зеленым луком!

Пролетела опрометью вдоль берега, высмотрела палатку. Около нее возился с костром парнишка: тот самый, нескладный, все приглашавший Аганю танцевать.

— Вы надолго сюда? — спросила она, кивнув в сторону Бобкова.

— Кто его знает, — глуповато улыбался, переминаясь с ноги на ногу, парень. — Его не угадаешь, — мотнул головой он в ту же сторону.

— А почему ты не с ним? — удивилась она, зная, что рабочие сопровождают геолога в работе.

— А ты что за проверяльщица будешь? — парень брал тон повеселее.

— На пироги вас хотела пригласить. Пироги с луком!

— Я — за милую душу. А как Андрей Николаевич… Ты его знаешь?

— Училась у него.

— Тогда сама его и позови. Он целый день голодом. Ниче не ест почти. Вот сейчас за молоком ему в деревню ездил — чай с молоком пьет, и все. У него эта, язва: живот болит. Но, может, и поест в охотку — кто ее здесь, стрепню-то видит…

Аганя пошла в неуверенности. Она помнила: язвой мучился сосед по бараку, прошедший тюрьму. Вот прямо скрутит его, он соду густо разведет в стакане, выпьет, глядишь, отпустило. Когда скрутило — не до пирогов! С другой стороны: там, в плену, наголодался, тут на чае да в сухомятку — долго не протянешь! Оно, поди, и в студенчестве досыта не ел. Пироги — они пироги и есть!

Магма

Геолог осматривал крутой, волной нависающий берег. Она видела пласты глины и песка с бисером галечных выступов. А что открывалось ему в этих продольных земных жилах, в земном этом слоеном пироге, поднявшимся, как на дрожжах.

— Пирожки, — залепетала она, — правда, пресные, без дрожжей, но горячие.

Улыбка с трудом, медленно проступала на его лице.

— А где медведь?

— Какой медведь?

— Которого Машенька послала пироги отнести дедушке с бабушкой. А сама спряталась в короб, прикрыла себя пирогами, и чуть медведь присядет, она ему из короба: «Высоко сижу, далеко гляжу, не садись на пенек, не ешь пирожок!»

— А я подумала, вы про медвежонка Хабардина, — засмеялась Аганя: — Знаете его, Юрия Ивановича, из сто двадцать восьмой партии? Он охотник, лучше эвенков. Медведицу подстрелил, а у нее медвежата оказались! Так он медвежонка из соски выкармливал, как грудного ребенка. Машкой назвал. Она потом за ним прямо как за матерью, не отставала.

Он посмотрел на нее пристально, с прищуром, будто она сообщила ему что-то такое, от чего стоило призадуматься. Глянул на берег, поиграв желваками.

— Так что у нас с пирогами? — повернулся он вновь с улыбкой.

Она суетливо стала развязывать узел, стыдясь, что как старуха, принесла пироги в узелке. Он приблизился к ней, наклонился, втянул носом запах пирогов — они хоть и пресные, а такой аромат пошел, домашний.

— Как у мамы, из русской печи, — проговорил он серьезно.

Она вместе с ним улавливала этот печной запах, и на миг почувствовала себя не собой, а мамой его, хотелось жалостливо провести по волосам рукой, обнять согбенные перед ней плечи.

— Нет, про медвежонка я не слышал, — произнес Бобков так, будто про медвежонка этого только и желал услышать, — а вот про то, что Хабардин прошел Малую Ботуобию и не нашел там алмазы, про это мне часто говорили.

Он пошел впереди, и она нагнала его, заглянула в глаза.

— Чего не нашел?

— Алмазы.

Они мгновение смотрели друг на друга. В ушах ее свистел падающий метеорит.

«В мире минералов самым ценным…» — гулом поплыли слова.

Вот оно что! Значит, самый ценный минерал они и ищут!

И вдруг краем глаза, подспудным чувством опасности увидела то, что показалось наваждением, сном наяву. Берег — та его часть, перед которой только что стоял геолог, крутая, нависающая, словно бы вышагнула из общей береговой шеренги, сохраняя точно такие, лишь в несколько раз большие, очертания, какие имел уходящий от берега человек.