Танец души - [10]

Мне вместе с предновогодней порошею

В очи ее залететь суждено.

1 января 1941

ТАНЕЦ МЕДВЕДЯ

Перьям и белым страницам, кистям и просторным полотнам,

Нет, не завидую я, хоть участь свою и кляну.

В мире животных я стал неизящным животным.

Бурым медведем сижу я в дурацком плену.

В старом Париже я был театральным танцором.

Жил небогато, был набожен, сыт и одет…

Склокам актерским конец… Конец оркестровым раздорам –

Хитрый Люлли сочинил королевский балет.

Я танцевал в эти годы красиво и ловко,

Был на виду у придворных скучающих дам.

Ты мне была несравненной партнершей, чертовка,

Я и теперь тебе сердце медвежье отдам.

Помню я всё: как тебя увозили в карете,

В белой карете с опасным и громким гербом.

Помню, как ты возвратилась ко мне на рассвете…

Но почему-то не помню, что было потом.

Ты ли меня беззаветным враньем утомила,

Сердце ль мое разорвалось от горя любви…

Прутьями клетки моя обернулась могила,

Силы бессмертные мне повелели – живи!

Смотрят меня пионеры, студенты, зеваки,

Мужние жены мне черствые булки суют,

Натуралисты вторгаются паки и паки

В зоологический мой безлюбовный приют.

Изредка только под модной ужимкою шляпы,

Мнится, узнал я сиянье трагических глаз,

И поднимаюсь тогда я на задние лапы,

И начинаю забавный и жалобный пляс.

1940-1941

ВАЛЬС ГРИБОЕДОВА

А.Р.

Карету мне! Карету!

Завтра вечером в восемь часов

Заверну я к тебе попрощаться.

Ясен ум. Чемодан мой готов,

Завтра я уезжаю, как Чацкий.

Будет поезд греметь и качаться, –

Подвижной, неустойчивый кров.

Что сказать? Молви мне: «Будь здоров!»

Завтра я уезжаю, как Чацкий.

Кем я стану во мнении дам,

В завидущих глазах старушонок?

Не к лицу мне идти по следам

Душ кривых и сердец устрашенных.

Вот твой голос – он полон и звонок,

Вот твой облик, присущий пирам,

Говорливому множеству драм

Душ кривых и сердец устрашенных.

Ну, а я от живой мелюзги,

От приморского скучного сада,

От сердец, где не видно ни зги,

От тоски сведенборгова ада

Уезжаю – и плакать не надо.

В ресторанчике зарево вин,

Ходят воры и врут златоусты.

Я гулял и заметил один

Уголок оскорбленному чувству.

Шел снежок, не спеша и не густо…

Елки в святости зимних седин…

И трудящийся рыл гражданин

Уголок оскорбленному чувству.

Но до этого мне далеко…

От любви умирают не часто.

Балерина в телесном трико

Даст мне ручку белей алебастра.

Даст мне нежную ручку – и баста!..

Предрассветных небес молоко,

Дальний вальс утихает легко…

От любви умирают не часто.

1941

НИЧТО

Ничто… Пусть пролегло оно

Для любопытства грозной гранью…

Пусть бытие его темно

И заповедано сознанью.

Истлел герой – возрос лопух.

Смерть каждой плоти плодотворна.

И ливни, оживляя зерна,

Проходят по следам засух.

1941, Керчь

«Или око хочет, кои веки…»

Или око хочет, кои веки,

Не взирать на мрачные харчи,

Или Гитлер жжет библиотеки,

Или кот мурлычет на печи,

Или телу розовых царапин

Надобно. Какая чепуха.

Или снова голосит Шаляпин

«Жил-был король

И у него жила блоха…»

Нет, гряди в смиренную обитель,

В новый быт медвежьего угла,

Средних лет делопроизводитель,

И начни производить дела.

Средних лет, подержанный и близкий,

Днесь навеки ты любезен мне

Ловким слогом дельной переписки,

Верностью пенатам и жене.

1940-1941

«О, молодость моя невозвратимая!..»

О, молодость моя невозвратимая!

Невозвратима или невозвратна?

Нет, прежде чем рыдать, я руки вымою,

Чернильные смывая с пальцев пятна…

Из комнаты я выжну парфюмерию

И окись поцелуев из подушек,

Свою наличность взвешу и измеряю…

Но как скупца она меня задушит,

Она меня приспит, как мать младенчика,

Убьет заторможенным изобильем.

Я не спасусь не дачею бревенчатой,

Ни ваннами, ни молоком кобыльим.

Она меня сведет к сухому пению,

К запутанным и некрасивым невмам…

Как будто бы повержен на колени я

В богослуженье горестном и гневном.

Печаль отцов, молва ученых чижиков,

В кровавую кошелку полезай-ка.

Близь шашлыков, среди лимонов выжатых

Раскрыт «Подарок молодым хозяйкам».

1941

МОЛИТВА О ДИКОСТИ

От болот с огненосными торфами

Отлетит ночь.

Ужаснет исступленными арфами

Жителей дач.

На железобетонные нужники

Наляжет ночь.

И похабные тощие бражники

Воспляшут вскачь.

Ты меня византийскими ризами

Коснешься, ночь,

Старой девы над чахлыми розами

Раздастся плач.

И, чреватая блудом и кражами,

Иссякнет ночь.

И возблещет над свежими рожами

Рассвет удач.

Но кто не спавший выйдет на рассвете,

Перегорев от страсти, от водки или просто так перегорев,

Тот может вдруг отвергнуть штуки эти –

Веселые трамваи,

Гудки заводов,

Каблучки деловитых дев.

Тот не поймет – чему же тело радо?

Буддийской ломоте в костях –

Предвестию священных льгот?

Вдруг прянет пьяный бред – Голконда, Эльдорадо,

Но ничему не удивится тот.

Придя домой,

Он ляжет на диван и молвит: «Да уйдите ж,

Досадные коты и человеки! Я хочу спать…»

И, погружаясь в сон, в холодный чистый Китеж,

Еще не захлебнувшись, помолится так:

…………………………………………………

«Где над людской помойкой в гуле…»

Где над людской помойкой в гуле,

Звуча, присутствовали пули,

Зачем мне было иго баб,

Зачем я был смешон и слаб,

Зачем казались мне легки

Стихи, чулки и коньяки?

Страстной Четверг, страстной Четверг!

Ты улыбнулся и померк,

И я тебя опять отверг…

Но вдруг заметил я, как мало

Осталось юности в сердцах,

А только лишь смешно и ало

Флажки танцуют на домах.

Да, жизнь назвали новым бытом,