Танец для двоих - [3]

— Я не понимаю, к чему ты это…

— К твоему безграничному страху, — растянула губы в улыбке эта юная нахалка. — Какого черта ты от него драпанула? А если это любовь?

«Любовь… Ну нет. Надька просто еще не знает, что нет на свете этой ее „любови“. Одна жажда, не больше… Иногда хватает глотка, чтобы ее утолить. Или понять, что питье безнадежно горькое, с протухшим вкусом».

— Только глупенький подросток типа тебя всю дорогу млеет от намека на сердечные отношения, — презрительно фыркнула Катя. — Я взрослая. Мне уже не до глупостей…

— Если ты взрослая, чего ты его испугалась?

— Он маньяк, — отрезала Катя, — Ну, хоть тут повезло! Если бы играли сегодня Малера или Альбениса, я с ума бы сошла от тоски… И так жизнь мрачна. Нет, посмотри же, Надюха, сегодня Бах… Да еще «Бранденбургский концерт».

— Почему он маньяк?

— Бах?

— Нет, тот парень… Ма, не надо делать такое лицо, как будто ты только что прибыла к нам с небес и исполнена блаженного идиотизма!

— Как ты разговариваешь с матерью…

— Как она того заслуживает. Так почему ты приклеила к невинному человеку звание маньяка?

— Только маньяк может так подлизываться… Прекрасная… Что, я со стороны себя не вижу?

— А то видишь…

— Вижу. Старая. Страшная. Пальто убогое. Иногда мне кажется, что я родилась в этом пальто. И умру в нем.

Она почти с ненавистью осмотрела свое пальто и тут же раскаялась — пальто-то тут при чем? В конце концов, это часть ее юности. Не каждому так везет в жизни — таскать на себе вечно юность…

— Ма, ты такие глупости иногда говоришь! А он прав. Он в тебе это увидел. А ты его обидела подозрениями…

— Я тщательно это скрыла.

— Ничего ты не скрыла! У тебя на лице было написано, что ты ждешь от него плохого…

В фойе уже пустело. Катя не дослушала Надькиных речей — рванулась за билетами в кассу.

— Ма, так нельзя…

— Я пришла сюда слушать музыку, — прервала она решительно рассуждения дочери о ее несовершенстве. — Давай я дослушаю твои монологи дома, ладно?

И побежала вверх по ступенькам.

Иногда он уставал от этих бесконечных тел, давно ставших бесплотными. Он начинал себя ненавидеть. Ему хотелось вырваться отсюда — как можно быстрее, навсегда…

— Сашка, ты меня проводишь?

Он кивнул.

Люда стояла, еще не одевшись. Он спокойно смотрел на ее высокую грудь и думал: «Какая глупость! Там, в зале, эти уроды пускают слюни при виде ее изящного тела, а мне все это предлагается даром, и я пуст…»

Она села и начала стирать грим.

— Ты сегодня не такой, как всегда…

— Не обращай внимания.

— Наоборот… Я даже испугалась твоей одухотворенности… Куда ты подевал обыденный цинизм?

— По дороге…

Он терпеливо дождался, когда она оденется. Потом они вышли — на улице еще было темно. Где-то далеко шаркал лопатой первый дворник, единственное свидетельство наступления нового дня…

— Сигареты кончились…

Люда выбросила пустую смятую пачку. «Подарок этому дворнику», — невесело усмехнулся он.

— На, — протянул он ей свою пачку.

— Спасибочки, — улыбнулась она.

Закурив, она пошла вдоль улицы, а он тащился следом. Именно тащился, потому что сам себе напоминал покорного слугу.

— Саш, ты побыстрее не можешь? Холодно…

Она была одета в дорогую теплую шубу. Он вспомнил ту хрупкую фигурку в стареньком пальто, и сердце немедленно отозвалось на это воспоминание грустью, сожалением, нежностью… «Я ее никогда не увижу», — подумал он, поднимая глаза высоко, в самое небо, как будто именно там она была, сидела на облаке.

— Я придумал новый номер для тебя, — сказал он. — Венера. Из пены морской…

— Псих, — лениво бросила Люда. — Кому это надо? Им интересно, когда спадают трусы… А ты все жаждешь красоты. Псих…

Он ничего не ответил. Тут и в самом деле была правда жизни, и никуда он деться от нее не мог…

Они поднялись по грязным лестницам Людкиного подъезда.

— Зайдешь?

Он помотал головой:

— Нет.

Ему показалось, что в ее глазах сверкнула обида.

— Я устал, — поторопился он с объяснением. — Ты тоже…

Она ничего не ответила. Пробормотала, едва слышно и не оборачиваясь, «пока» и исчезла за захлопнувшейся дверью.

* * *

Катя долго не могла заснуть. Все еще звучала в ушах музыка, и настроение было странным — как будто она вовсе и не Катя, а на самом деле явилась из пены морской и стоит, обволакиваемая только музыкальными созвучиями, и больше на ней ничего не надето, и — вот странно — ей не стыдно, а свободно… Она вытянулась на кровати, закрыла глаза и постаралась вернуться назад. В реальность, более доступную ее пониманию, хотя и отвратительную…

Она даже напомнила себе, что завтра ей надо на работу, которую она совсем не любит, даже ненавидит, но так надо…

И вообще она постаралась припомнить все многочисленные «надо», нарочно, чтобы испортить себе настроение, потому что вряд ли ей удастся заснуть в таком восторженном состоянии.

— И маньяк, — сонно напомнила она себе. — Хорошо, что мы от него удрали…

Хотя, может быть, он и не маньяк. Она вспомнила его лицо, и почему-то больше всего ей вспоминались его глаза — как у щенка потерявшегося, и тут же она и голос его услышала: «Вы прекрасны…»

— Как будто и в самом деле он что-то потерял, а найти не может… Тоже глупость какая: «Вы прекрасны…»

Она повторила эти слова шепотом, и отчего-то ей стало немного грустно и хорошо, потому что она его никогда больше не увидит, что, несомненно, к лучшему, поскольку его появление немного растворило реальность, повредило ее цельному уродству, к которому Катя так старательно себя приучала.