Танец бабочки - [87]

— И кроме того, — сказал Икуно. — Маса никуда не денется. А настроение даймё изменчиво.

— Причем здесь дайме?

— При том, что он отец возлюбленой Синмэна.

— Ну и что?

— А то, что возможно он знает то, чего не знаем мы.

— Ты спятил!

— Да, я спятил! — заорал Икуно. — Я уже давно стал посмешищем! Но это не имеет значения! Разве тебя не предупреждали о том, что Ямадзаки как правило малость ни в себе?! Или ты забыл с кем связался??! С полоумным!!

Неожиданный всплеск ярости следопыта остудил гнев самурая.

— Что с тобой произошло? — спросил Мунисай ровным тоном.

— Что?

— Откуда в тебе столько боли?

— О чем ты говоришь?

Мунисай покачал головой:

— С тех пор как мы посетили эту женщину, на тебе лица нет.

Икуно подавленно молчал.

— Между нами не должно быть секретов, — сказал самурай. — Разве не так?

Не в силах выдавить и слова, следопыт хранил молчание. Прямота партнера застала врасплох. Икуно не был готов к такому повороту.

Устало махнув рукой, Мунисай побрел по залитой дождем площади. Икуно в бессилии смотрел вслед самураю. Слова застряли в горле. Как было обьяснить, что гибель Синмэна открыла глаза на события давно минувших дней?

Почувствовав невидимую угрозу, Икуно оглянулся по сторонам. Впервые за долгое время в стене ливня следопыт ощутил себя беспомощным. Икуно опустился на колени, склонив голову в беззвучном стоне, рвущимся из груди.

Акиро писал:

«Как удлиняются вечерние тени — так мое настоящее уходит в бесконечность.

Мы сжигаем себя до тла, но и этого не достаточно. И когда я хочу отразиться в ее глазах, то вдруг с ужасом понимаю, что она лишь призрак, слабая копия настоящей. И все попытки заранее обречены на провал. Мне не найти в ней себя. Она не отразит меня с той достоверностью, чтобы увидеть в ней желанную обитель, услышать зов матери, улыбку сестры, трепетность дочери, понимание друга. Она только исказит мой облик. Она не та и я не возжелаю ее.

Мы все призраки, друг мой. Мы потускневшие лучи Аматэрасу. Мы ищем в зеркалах чужих глаз потерянное сияние своей души. И найдя любим до безумия. Мы хотим любви и убиваем, мы хотим понимания и ненавидим. Потому что так проще. А если попытаться отразить красоту? Стать зеркалом. Как это сделать? Перестать думать. Домыслы, предположения, суждения, сравнения, точки зрения — лишь трещины на поверхности зеркала. А если стать пустым и настоящим как гладь пруда, разве луна не посетит наши воды в желании покрасоваться?

Во что ты веришь, Икуно? И правда ли, что всеми нами движет одна жажда — жажда неутоленной любви?…»

4

Смерть Сато стала откровением. Гигантской волной смыла туман неизвестности, открыв захватывающий вид на неизведанную землю. Землю, о существовании которой Икуно втайне догадывался, но гнал мысли словно вздорных мух, не решаясь взглянуть на далекую линию горизонта. А тем ни менее берег всегда был там, за чертой отделявшей слепую веру от догадок. Нехватало только одного — мужества переступить через мертвые убеждения, висевшие тяжелым грузом. Теперь горизонт был чист. И путь ненавязчиво приглашал сделать первый шаг.

Следопыт сидел под старым деревом. Облака, несущиеся над голубой безбрежностью океана, навевали грусть. Прошлое требовало дань.

— Что вас тревожит, господин? — раздалось над головой.

Присутствие Матабэя было как нельзя кстати.

— Скажи, Мата, ты не помнишь ничего необычного во время отцовской гибели?

Старик сел на песок.

— Столько времени прошло. Я уж забываю, ходил ли я к ветру, — попытался сострить.

— Вспомни, — настаивал следопыт. — Это важно. Любая мелочь, что угодно.

Все, что не вписывалось в общую картину.

Приняв во внимание решительный настрой рёнина, Матабэй отбросил шутки в сторону.

— В том аду трудно было что-то разобрать, — сказал Матабэй с оттенком горечи. — Досконально я видел одно — господин Ямадзаки погиб от клинка врага…

— А где был клинок отца?

— Клинок? — старик с глупым видом посмотрел на следопыта.

Икуно перевел дыхание и терпеливо повторил:

— Ты видел катану в руках Иттэя?

Матабэй нахмурился, пытаясь воспроизвести в памяти далекие события. По всей видимости это не приносило ему удовольствия. Невдалеке, возле лодок суетились рыбаки. Недавний ливень сулил неплохой улов и мужчины торопливо укладывали снасти. Старик некоторое время молчал.

— Я не знаю, господин, — произнес в бессилии.

— Значит клинка в руках отца ты не видел?

— Возможно и так. Я боюсь ошибиться.

— Ты говорил, что придя в себя, обнаружил меч у своих ног?

— Да.

Икуно повел бровью:

— Каким же образом катана оказалась у твоих ног после гибели отца?

Матабэй потёр затылок.

— Возможно, враг ударил по клинку и тот отлетел ко мне… — сказал задумчиво.

— Возможно…

Старик долго смотрел на океан. Стихия завораживала. На какой-то момент шум волн напомнил Матабэю завывание зимней вьюги. Той вьюги, которая когда-то унесла жизнь его господина. С тех пор многое изменилось. Он поседел и состарился, а достойные люди тех времен канули в Небо, оставив после себя незапятнанную честь. Конечно таких людей как мастер Иттэй было немного. Нравы ухудшаются и то, чем раньше дорожили предки и в чем находили смысл существования постепенно ускользает сквозь пальцы. Люди смотрят на все с точки зрения выгоды, а жаль. Они уже не знают, что значит ценить мгновения, держать слово или с благоговением слушать как буддисты-отшельники дуют в раковину хорагай стараясь извлечь из нее звуки, настраивающие на благочестивые размышления. Они не находят утонченной радости в ритуале почитания четырех сторон — поклонения предкам. Они не верят в сказки, не слушают хитирики — бамбуковые свирели, и не знают, что роса — это слезы Ткачихи, тоскующей по Пастуху