Танцы со смертью - [88]

«Знаю, но ведь в этих объявлениях прочитывается: „Кандидаты с дипломом магистра Магии получают преимущество“. Ты же не попадешься на эту удочку?»

Тем не менее он ставит иголки с тем же непроницаемым видом, с которым делает инъекции пенициллина, хотя кто его знает, что он при этом думает.

Ничего хорошего здесь нет. Я хочу сказать: это великолепно в ресторане нашей профессии, но на кухне, когда никто из гостей не подслушивает, нужно всё-таки выбирать или одно – или другое. Но и на кухне Карел, не моргнув глазом, говорит, что эти альтернативы вовсе не так уж бессмысленны, и ратует за толерантность. То есть пытается избежать кухонного разговора, но ведь это единственный стоящий разговор.

Вчера вечером в отделении Де Гоойера умерла некая мефроу Феннема. Семья прибыла поздним вечером, чтобы с нею проститься. После этого тело привели в порядок и перенесли вниз, в холодильник.

Сегодня утром мефроу Браат не может найти свой нижний протез. После основательных поисков, которые хотя и обнаруживают протез, но не тот, что днем носит мефроу Браат, становится ясно: протез внизу, во рту тела, помещенного в холодильник.

Мике предлагает извлечь протез.

«Не-е-е-т! – сразу вопит Де Гоойер. – И как тебе такое могло прийти в голову? Ты с ума сошла? Оставь ты его, ради бога, там, где он есть».

И мефроу Браат получает новенький зубной протез за счет клиники.

В Австрии несколько лет назад был найден замечательный силуэт. Через пять тысяч лет глетчер в Тирольских Альпах высвободил тело мужчины, который попал туда в каменном веке. Литопедион – каменное дитя.

Not born for this

Де Гоойер всё еще терзается вопросом о смысле жизни. Тот факт, что мы не вступаем в жизнь, а просыпаемся в ней, еще не доказывает, что жизнь бессмысленна. Это приносит ему облегчение.

– Должно же там ЧТО-ТО быть! – восклицает он.

– Знаешь, здесь мы можем с тобой согласиться: да, ты прав, там что-то есть. ЧТО-ТО! Как ты хотел. Теперь тебе лучше? Схватил мировую загадку за глотку?

– Нет, конечно нет. Но, бог ты мой, не могу представить, что всё бессмысленно.

– Жизнь не имеет смысла, и жизнь не бессмысленна. Ты не можешь спрашивать о смысле жизни, но можешь спрашивать, например, о смысле молотка, которым забивают гвоздь в стену. Или о смысле пальто: чтобы защититься от холода. Или кредита: чтобы купить дом. Или светофора: чтобы избежать несчастных случаев. Но что касается жизни, бессмысленно спрашивать себя, для чего она. Если все вещи, которые действительно нужны для чего-нибудь (молотки, пальто, кредиты, светофоры), свалить в одну кучу и назвать это жизнью, никоим образом не получится, чтобы эта куча вообще для чего-нибудь пригодилась.

В безысходном горе Китс изрекает: «I was not born for this» [«Я был рожден не для этого»]. Он имеет в виду, что был рожден для чего-то иного, не для того, чтобы умереть так рано, безвременно, столь многого не совершив.

Но я думаю, что мы никогда не рождаемся для чего-то. Ни для горя и ни для счастья. Впрочем, разумеется, только в несчастье мы спрашиваем: «Почему?»

Никто не теряется в догадках над почему своей радости? Но в несчастье мы требуем объяснения.

Кеес Фалкенгуд, один из наших физиотерапевтов, увлекающийся акупунктурой, недавно провел несколько месяцев в Пекине. Обратно он летел через Коломбо, в Шри-Ланке, где посетил профессора, назовем его Бандеролла. Именно там он научился исключительным образом сочетать с акупунктурой гомеопатию.

«Господи Иисусе! Не может быть! – вскрикивает Мике. – Он сперва погружает иголки в свои растворы?» Вот те раз. «Откуда ты знаешь?»

К моему изумлению, Кеес рассказывает об этом на полном серьезе и явно в восторге, видя бесспорно понимающее выражение моего лица. – Мне настоятельно требуется пройти курс выражения недовольства.

Впрочем, в том, что он делает, нет ни капли злого умысла, и, разумеется, он нисколько не хуже нас. Но если рассуждаешь подобным образом, то в чём же тогда различие между альтернативной и академической медициной?

Относительно академической медицины можно утверждать, что ее деятельность имеет рациональную базу, даже если на практике это совсем не так. Чтобы хоть что-нибудь спасти на этом зыбучем песке, можно было бы сказать: как академическая, так и альтернативная медицина что-то всё-таки делают. Обе они пускаются в свободное плавание – с той разницей, что академическая медицина, по крайней мере, старается удерживать в поле зрения береговую линию научного подхода.

Альтернативную медицину отличает нечто совсем другое – идея, что в случае катастрофы, например Смерти, всегда можно что-то урегулировать, что-то исправить; отрицание трагического, словно жизнь может быть нарисована Уолтом Диснеем.

Ну а что делает академическая медицина, когда сталкивается с трагическим? Удирает, как правило; но не всегда. Практика эвтаназии в Нидерландах этому доказательство.

Поступил менеер Мак-Коннелл, 61 года. Родом из Англии. Многие годы был здесь корреспондентом нескольких английских газет. Гомосексуал, уже 20 лет в Нидерландах и страдает опухолью поджелудочной железы.

«Еще месяца три протяну». Он смеется, не пренебрежительно, а добродушно. Смеется так, как можно было бы смеяться над самим собой, если после бешеной беготни по перрону поезд в конце концов тронулся бы перед самым вашим носом. На этот счет есть еврейский анекдот, где кто-то из находящихся на перроне говорит напрасно бежавшему Мойше: «Ну что, догнал?» На что Мойше: «Нет, прогнал».