Танцы. До. Упаду - [56]

Когда подошел сам войт[44], пани Влодарчикова вытащила из кладовки высоченный сенкач[45] и большую бутыль превосходнейшего самогона, который хранился для особых случаев. И покатился пир горой, шумный, веселый. Плакали при этом тоже немало, как и ругались, припоминая давние обиды и выясняя недоразумения из прошлого. Циприан, в прошлом чудик, а нынче гордость деревушки, уже совершенно замученный, пожимал руки всем подряд и заверял, что помнит каждого, даже кого и вовсе не знал.

Ближе к ночи хозяйка насильно разогнала гостей, и они остались одни. Сестра Циприана с мужем ушли к себе наверх. Мать, соскучившаяся по сыну, то и дело гладила его по лицу, приговаривая с нежностью:

— Ах ты, бандит… поганец ты этакий, шалопай…

Ядя деликатно встала из-за стола, тем более что Готя, объевшийся разносолов, спал на ходу.

Крохотная комнатенка, которую им приготовили, была белена известью. В углу стояла кафельная печь, а матрас был набит самым настоящим сеном! Ядя с Готей переглянулись и с разбегу плюхнулись на высокую кровать.

Утром их разбудили крики и какая-то возбужденная суета. Встревоженные, Ядя и Готя сбежали вниз. То, что они увидели, напоминало сцену из сюрреалистических фильмов Бунюэля. По всей кухне — на полу, на столе, на стульях, на подоконниках и на печи — были разложены сохнущие… долларовые банкноты. Ядя протерла глаза в полной уверенности, что это сон, однако царящая в кухне атмосфера была далеко не сонной.

— Наказание Господне с этим стариком, — бранилась мать Циприана.

Абсолютно глухой дед при этих словах навострил уши.

— Сколько он уже так денег извел, — сетовала женщина. — Мы бы могли уже три дома поставить.

— Надо положить в банк, — посоветовал Циприан, разглаживая купюру. — Дедуля их в сливную трубу засунул, — объяснил он Яде. — Под ванну. Он все время что-нибудь прячет. В прошлом году закопал в саду все выписки из больницы, так до сих пор не нашлись.

— Из них уж, наверно, компост получился. Кусты смородины в этом году росли как очумелые, — засмеялась Эля, сестра Циприана, и села за стол рядом с братом и мамой. — Надо что-то решить.

— О-го-го! Ну и дела! — Напряженно прислушиваясь, дед тоже зашаркал к столу.

— Нет никаких дел, скажи лучше — где ты выписки закопал?

— А вот и не скажу! — Дедуля лукаво хихикнул и, схватив кусок хлеба с домашним смальцем, скрылся в своей комнате.

Мама Циприана, подпоясанная красным фартуком, крутила на мясорубке мясо.

— Ох, остается, пожалуй, только рукой махнуть, что ж еще-то, ей-богу? Ципусь, ты б Ядусе после завтрака наши окрестности чуток показал, а? А малый со мной на кухне посидит. Попробуешь сегодня наши картачи. Поди, еще никогда не ел, да?

Ядя подмигнула Готе:

— Только пусть уроки сначала сделает. Когда вернемся в Варшаву, времени не будет. И я не прослежу — у нас следующее выступление.

— А то я не знаю. У нас тут все смотрят, а я так плачу… так плачу, аж заливаюсь слезами.

Тем временем Готя принес сверху тетрадку с учебником и начал писать. Через две минуты он радостно сообщил:

— Готово!

Циприан подвязал мальчика кухонным полотенцем, чтобы тот мог спокойно постигать азы национальной кулинарии, а Ядя взяла в руки учебник. Под картинкой, изображающей разные предметы, было написано: «Это Янек, а это его школьные принадлежности. Как они называются?» В Готиной тетрадке значилось: «Sorry, пусть Янек сам разбирается, не тупой».

Сначала Циприан показал ей карьер, с обрыва которого нырял в детстве вниз головой, потом больницу, где его трижды зашивали, и наконец уже не работающий Дом культуры — там, на скользком паркете, он учился танцевать. Затем они прошлись вдоль озера, мимо домиков базы отдыха, пропахших плесенью, и добрались до большого невспаханного поля, посреди которого стоял деревянный амбар.

— Ну вот наша плантация, — сказал Циприан, сняв солнцезащитные очки. — Ты представляешь, сколько работы с этой махоркой?

— Представляю. Вкалывать надо с апреля до конца ноября. Сначала сажаешь, потом собираешь, потом сушишь и отвозишь на заготовительный пункт. Руки от этого коричневые…

— Вот это да! И откуда же ты знаешь о тяжелом фермерском труде? Я думал, ты принцесса, жившая во дворце… — Циприан заглянул ей в глаза; на миг его лицо оказалось так близко, что Ядя сочла за лучшее немного отступить.

— Да какая я принцесса… Если у меня и был дворец, то только из картона. Я много лет проводила каникулы неподалеку отсюда. Мои родственники тоже выращивали табак. Знаешь… Я очень любила нанизывать листья на длинные проволочки. Но больше всего мне нравилось, когда все это висело под потолком. В амбаре сразу становилось темно и влажно, как в джунглях…

— А мне это больше напоминало готический храм. Я играл там в видения святых.

— Что??? — Ядя не смогла сдержать смех. — Как это?

— Складывал ладони и долго смотрел на солнце через щели амбара. Смотрел до тех пор, пока у меня перед глазами не начинали мелькать цветные пятна. Это помогало мне воображать себя святым, на которого снизошли видения. Идем, я тебе покажу. — Циприан потянул ее за собой, и они побежали, хохоча во все горло.

Внутри амбара царил полумрак, прорезанный солнечными лучами. В рассеянном свете кружились пылинки. Ядя жадно втянула воздух в легкие. Да, хорошо знакомый запах… насыщенный, немного сладковатый… Этот запах никогда не выветривается, даже зимой.