Танцовщица - [33]

На следующее утро прибежал Махдум Бахш – искать Чхаббана-сахиба. Оказалось, он не пришел и ночью. Вечером, плача и колотя себя в грудь, явилась старуха, служанка его матери, которая недавно была у Ханум. Она принесла ту же весть: Чхаббан-сахиб бесследно исчез; бегам, его мать, рыдает до изнеможения, а старый наваб очень обеспокоен.

Прошло несколько дней, но никаких следов наваба Чхаббана-сахиба обнаружить не удалось. Только на четвертый или пятый день на одном рынке увидели его перстень, вынесенный на продажу. Продавца отвели к котвалю Али Раза-бегу. Там он сознался, что это кольцо его просил продать сын Имама Бахша, уличного разносчика, того, что ходит с хук-кой и за деньги дает покурить. Мальчишки не нашли, поэтому взяли и привели самого Имама Бахша.

Поначалу он все отрицал, уверяя, что в глаза не видел такого кольца, но, когда котваль хорошенько его припугнул, признался и рассказал следующее:

– Господин! С хуккой я всегда сижу на реке у Железного моста – даю покурить желающим, а у тех, кто приходит купаться, беру на сохранение одежду. Дело было пять дней назад. Под вечер пришел к мосту искупаться один благородный молодой человек, на вид лет двадцати – двадцати двух. Кожа у него была совсем светлая. Очень красивый был юноша. Он разделся и оставил мне на хранение свою одежду, а у меня повязку на бедра взял. Потом вошел в воду. Сперва он у меня на виду плавал, но скоро совсем из глаз скрылся. Все остальные купальщики уже вышли на берег, оделись и разошлись по домам, а тот господин все не появлялся – должно быть, далеко заплыл. Было уже поздно. Я просидел на берегу до темноты, – все ждал, что он вот-вот появится. Наконец решил, что он утонул, и тогда подумал: только скажи я про это кому-нибудь, – запутаюсь, словно в сетях, затаскают меня. Лучше мне помалкивать. Взял я его одежду, принес домой, гляжу: в кармане кольцо лежит! Нашел и другое; на том что-то написано, бог его разберет что Того кольца я еще никому не показывал – боязно было. Я бы и этого не продал, да сынишка, негодник, стащил и понес.

Мирза Али Раза-бег послал его домой с двумя стражниками. Они забрали второе кольцо и одежду. Кольцо оказалось с печаткой. Тогда Мирза Али Раза-бег сообщил о происшествии старому навабу. Одежду и оба кольца отдали родным Чхаббана-сахиба, а Имама Бахша наказали.

Бисмилла, узнав об этом, заохала:

– Ох-ох! Так что же, значит, наваб Чхаббан-сахиб утопился? Скажу прямо, в его смерти моя мать виновата.

– К несчастью, да! – согласилась я. – Мне еще в тот день сердце вещало недоброе. Поэтому я тогда поднялась вместе с ним – хотела его успокоить. Да он успел выбежать на лестницу.

– Смерть уже витала над его головой, – сказала Бисмилла. – Накажи бог старого наваба! Не лиши он племянника прав на наследство, тот не покончил бы с собой.

– Один бог знает, каково теперь его матери, – заметила я.

– Говорят, она, несчастная, с ума сошла.

– Да и не мудрено! Ведь Чхаббан был – моленое дитя. Мало того, что она, бедная, осталась вдовой, а тут еще такое несчастье ей на голову свалилось. По правде сказать, и жизнь ей теперь ни к чему.

– Значит, наваба Чхаббана-сахиба вы записали в утопленники? – прервал я рассказ Умрао-джан. – Так! Но в связи с этим я хотел бы узнать у вас еще кое-что.

– Спрашивайте.

– Чхаббан-сахиб умел плавать или нет?

– Кто его знает. А почему вы об этом спросили?

– Потому что Мир Мачхли-сахиб как-то раз обратил мое внимание на одно немаловажное обстоятельство: человек, умеющий плавать, не может утонуть по собственной воле.

9

К чему ей преданность твоя?

Поверь, ей все равно,

Ей просто слабого терзать

приятно и смешно.

– Мирза Русва-сахиб! Вы любили кого-нибудь?

– Нет, упаси боже! Вот вы, должно быть, любили многих. Расскажите-ка лучше о себе. Об этом-то я как раз и хотел бы послушать, а вы подобных признаний избегаете.

– Так я же танцовщица, а у нас в ходу поговорка: «Кого в свои сети хочешь поймать, по тому начинай тосковать». Мы несравненные мастерицы притворяться беззаветно влюбленными; никто лучше нас не умеет тяжко вздыхать, плакать по всякому поводу и вовсе без повода, не касаться пищи по два дня кряду, ставить ногу на край колодца, подносить ко рту яд – словом, пользоваться любыми средствами. Как ни стоек человек, перед нашими хитростями ему не устоять. Но говорю вам искренне, ни я ни к кому не испытывала истинной страсти, ни ко мне никто ее не питал. Вот Бисмилла-джан – та была настоящей жрицей любви. Что говорить о человеке, – ангел и тот не смог бы избежать ее чар. Поклонников у нее были тысячи, и сама она была благосклонна к тысячам.

Среди самых страстно влюбленных в нее мужчин, помню, был один почтенный маулви-сахиб. Не какой-нибудь заурядный учитель, нет, он преподавал по сложнейшим арабским научным трудам, и люди издалека приезжали к нему поучиться. Равных ему знатоков философии я не встречала. В ту пору, о которой идет речь, почтенному маулви было, вероятно, лет семьдесят. Светлый лик, серебряная борода, тюрбан на бритой голове, скромный шерстяной плащ и посох – словом, глядя на него никто и не заподозрил бы, что он влюблен в легкомысленную дерзкую молодую танцовщицу, да еще как влюблен!