Танцовщица - [31]

– Бери.

– Скажи, а не отправить ли мне мияна Хусну к котвалю Мирзе-сахибу?

– Нет, не надо, заклинаю тебя. Он ведь сейид.[67]

– Сейид? Отец его был невесть кто.

– Хватит! Я слышал от него самого, что он сейид.

Я в душе восхищалась благородством Чхаббана-сахиба. Что и говорить, сразу было видно, что он знатного рода.

Но послушайте же, до чего бессердечна была Бисмилла! Под тем же предлогом, – то есть, сказав, что ей нужно навестить Чхаттан-джан, – она вскоре выпроводила и Чхаббана-сахиба. Однако бог ее ведает, с кем у нее была условлена встреча на самом деле.

Спустя два-три дня я сидела у Ханум. И вот к ней вошла какая-то очень старая женщина и, поклонившись, поздоровалась. Ханум знаком велела ей присесть и сама села рядом нею.

– Ты от кого? – спросила она.

– Можно ли сказать, от кого я пришла? Нет ли тут лишних ушей? – отвечала старуха.

– Сама посуди, кто же здесь лишний? Я, ты да эта девочка, но она еще ничего не смыслит в наших делах. Расказывай!

– Меня послала Фахрунниса-бегам.

– Какая Фахрунниса-бегам? – спросила Ханум.

– Да вы ведь ее знаете. Матушка наваба Чхаббана-саиба…

– Понятно! Рассказывай дальше.

– Бегам-сахиб послала меня. Вы мать Бисмиллы-джан? ак ведь?

– Да. Говори прямо, что вам нужно.

– Бегам-сахиб велела сказать, что Чхаббан-сахиб ее единственный сын. Она обожает его, и отец тоже его обожал. Она лелеяла его как могла. Да и дядюшка ему не враг, – племянник ему все равно что родной сын. У него самого только одна дочка. Ее просватали за Чхаббана. А теперь ей грозит небывалый позор – Чхаббан не хочет на ней жениться. За это дядя на него и прогневался. Мать ничего не смогла поделать – никакие упреки не помогли. Она готова обеспечить вашу дочь на всю жизнь, дать ей вдесятеро больше того, что платил ее сын, только утешьте бегам – уговорите Чхаббана покориться и сыграть свадьбу. После женитьбы к нему перейдет все родовое богатство. Ведь у них нет других родственников. Он один будет владеть всем, что теперь имеют его мать и дядя. Поймите: нельзя же допустить семью до гибели! А если вы согласитесь, и вам будет хорошо и родным Чхаббана-сахиба. Будущее в ваших руках!

– Передай бегам мое совершеннейшее почтение и доложи: все, что она изволила пожелать, даст бог, исполнится. Я ей послушная раба на всю жизнь и ничего не сделаю против ее воли. Пусть она больше не тревожится.

– Только бегам-сахиб просила, чтобы Чхаббан-сахиб об этом и не догадывался. Он очень упрямый. Если случайно прослышит о нашем разговоре, ни за что не послушается.

– Как можно! – отвечала Ханум и повернулась ко мне: – Смотри, девочка! Никому об этом ни слова.

Я обещала молчать.

Потом старуха отвела Ханум в угол и стала что-то тихо шептать ей на ухо. Этого я уже не расслышала. На прощанье Ханум сказала:

– Передай от меня бегам, что напрасно она беспокоилась. Я и так всегда готова покорно служить ей.

После того как старуха ушла, Ханум послала за Бисмиллой и что-то шепнула ей на ушко. И вот, когда Чхаббан-сахиб снова пришел, «го встретили так радушно, как ни разу еще не встречали даже в его лучшие дни.

Чхаббан-сахиб сидел у Бисмиллы и вел с ней приятный разговор. Я была с ними. Вдруг из-за двери послышался голос Ханум:

– Эй, люди добрые! Можно войти?

– Отодвинься немножко – матушка идет, – сказала Бисмилла Чхаббану и крикнула: – Входите!

Ханум остановилась на пороге и отвесила Чхаббану-сахибу три глубоких поклона. Никогда, ни раньше, ни позже, не видела я, чтобы она приветствовала кого-нибудь столь почтительно.

– Как поживаете, господин? – осведомилась она.

– Слава богу, – ответил Чхаббан-сахиб, вежливо наклонив голову.

– Дай бог вам счастья! Мы всегда молились за вас и никогда не устанем молиться. Ведь мы люди бедные – вся наша надежда на вас. А вам аллах даровал богатство и знатность. Вот я и осмелилась теперь явиться к вам, чтобы попросить об одной милости. Ведь Бисмилла, храни ее бог, служит вам уже целый год, но я ни разу не докучала вам своими просьбами; даже приветствовать вас, пожалуй, мне не часто случалось. А теперь пришла такая нужда, что я решилась вас обеспокоить.

Бисмилла сидела, уставившись матери в рот и недоумевая, что все это значит. А я догадывалась, где тут собака зарыта.

Чхаббан-сахиб то и дело менялся в лице. Видно, ему было очень не по себе. 0*н потупился и молчал.

– Так можно мне попросить вас кое о чем? – повторила Ханум.

– Говорите, – с трудом произнес Чхаббан-сахиб. Ханум повернулась ко мне:

– Пойди-ка, позови сюда буву Хусейни.

Когда я привела буву Хусейни, Ханум сказала ей:

– Буда, достань-ка мне шаль. Ту, что вчера принесли на продажу.

Слова «принесли на продажу» как громом поразили Чхаббана-сахиба, но он сдержался и промолчал. Тут бува Хусейни принесла шаль. То была превосходная, сплошь расшитая золотом шаль, какие не часто случается видеть.

– Вот! – сказала Ханум, показывая шаль Чхаббану-сахибу. – Вчера принесли на продажу. Продавец просит две тысячи. Ему предлагали полторы, но он не взял. По-моему, отдать за нее тысячу семьсот или даже тысячу восемьсот рупий и то было бы недорого. Если вы, господин, соизволите оказать мне такое благодеяние, я благодаря вашей милости смогу на старости лет украсить себя новой шалью.