Танцовщица - [30]

– Ваш батюшка служил птицеловом у наваба Хасана Али-хана.

– Птицеловом?

– Ну, пускай не птицеловом. Значит, он выращивал бойцовых петухов.

– Петухов?

– А нет, так сокольничим был. Не все ли равно?

– Позвольте! Да вы издеваетесь надо мной!

– Я всегда говорю напрямик, потому обо мне и отзываются дурно. Да я бы этого и не сказала, но уж очень вы меня разозлили своей болтовней. Когда вы приходили запросто, я вас не гнала. Но сегодня, когда с Чхаббаном-сахибом такое приключилось, вы посмели тут же совать мне прямо в лицо свои предложения. Возьмитесь за ум! Где вам содержать танцовщицу! Продержите месяца два, ну, пускай три…

– А если заплачу за полгода сразу?

– Чем? Языком?

– На, возьми! – не выдержал Хусну и вытащил из-за кушака пару золотых браслетов с драгоценными камнями. – Сколько они, по-твоему, стоят?

– Дайте, посмотрю, – сказала Бисмилла и тут же надела браслеты. – Завтра покажу их сыну Чханнамала. А работа прекрасная! Ну ладно, теперь извольте уйти. За мной присылала Чхаттан-баджи, и я не могу больше задерживаться. Приходите завтра в это же время.

– Так снимите браслеты.

– Аллах! Да что тут у нас, воры, что ли? Не съем же я ваши драгоценности. Видите, какие простые браслеты у меня сейчас на руках? К Чхаттан-баджи я ухожу потихоньку от матери. Если пойду к ней за дорогими браслетами, она примется допытываться, куда я иду, да зачем. Так оставьте мне ваши. Утром заберете их обратно.

– Отдайте браслеты – ведь они чужие. Будь они моими, я и разговаривать бы не стал – сразу же подарил бы их вам.

– Так чьи же они? Вашей матери? Но она умерла. И все-таки вы говорите, что они не ваши?

– Я их вам просто показал. Они не мои.

– Будто я их не узнала! Да ведь это те самые браслеты, которые Чхаббан-сахиб передал вам, чтобы вы их заложили. Дело было при мне.

– Что вы говорите? Когда ж это было?

– В тот самый день, когда Чхаббан-сахиб приглашал сестрицу Умрао выступить у него. Она настаивала, чтобы ей сразу же заплатили всю сотню, а у Чхаббана-сахиба не оказалось наличных. Он при мне вынул браслеты из сундучка и бросил вам. Сестрица Умрао, ведь правда, это те самые браслеты?

– Зачем ты меня спрашиваешь? – ответила я. – Разве ты станешь врать?

– Слыхали?! – снова повернулась Бисмилла к Хусну. – Ну, вам их больше не видать. Это браслеты Чхаббана-сахиба, я их узнала. Теперь уж не отдам.

– Хорошенькое дело! А деньги, которые я за них уплатил?

– Откуда у вас взялись деньги? Верно, их тоже стащили у Чхаббана?

– Честное слово, занял у ростовщика. Он даже залога с меня не взял.

– Раз так, ростовщика и пришлите ко мне. Я сама отдам ему долг. А вы уходите.

– Так я возьму браслеты.

– Не отдам!

– Это насилие!

– Да, насилие. А теперь извольте убраться без лишних слов, не то…

– Ну, хорошо. Пусть они пока останутся у вас. Вернете завтра.

– Завтра посмотрим.

Это «посмотрим» Бисмилла подчеркнула столь выразительным взглядом, что мияну Хусну осталось только молча встать и уйти.

Дело было в том, что дядюшка Чхаббана-сахиба потребовал отчета у его слуг и выкупил все заложенные при их посредстве вещи, уплатив долги и проценты. Когда же насчет этих браслетов спросили мияна Хусну, он начисто отрицал, что участвовал в их закладе, и говорил даже, что никогда их не видел. Вот это его теперь и связывало.

– Поняла, сестрица, что это за жулик? – сказала мне Бисмилла, когда он вышел. – Из-за таких вот мошенников и пошло прахом все богатство Чхаббана-сахиба. Я долго ждала случая поймать на чем-нибудь этого подлеца, и сегодня он наконец попался. Для чего мне отдавать ему браслеты? Что он посмеет со мной сделать? Добро-то ворованное.

– Ни за что не отдавай, – согласилась я. – Если уж отдавать, верни их самому Чхаббану-сахибу. Сделаешь доброе дело.

– И ему не отдам! Браслеты, сестрица, стоят больше тысячи рупий, а этот подлец прикарманил их рупий за двести с чем-нибудь, никак не больше. Двести двадцать пять рупий я ему и отдам. Ну пусть еще закладных процентов десять. – Но как же ростовщик поверил ему без залога?

– Какой там ростовщик! Хусну сам дал Чхаббану этиденьги, а когда старый наваб стал его расспрашивать, от всего отрекся. Только посмей он у меня ерепениться, я его с полицией познакомлю!

Не успели мы с нею договорить, как пожаловал Чхаббан-сахиб. Он пришел пешком, без провожатых. Его лицо омрачала тоска, в глазах стояли слезы. Ни прежнего блеска, ни прежней уверенности в себе, ни прежней непринужденности… Он тихо вошел и сел.

Скажу по правде, у меня самой навернулись слезы, но я проглотила их. А Бисмилла – вот истинная танцовщица! – едва он успел войти, завела разговор о браслетах.

– Посмотри-ка, наваб, – начала она, – ведь это та самая пара браслетов, которую ты дал мияну Хусну, чтобы он их заложил?

– Та самая, – ответил Чхаббан-сахиб. – Только он не признал, что браслеты были заложены при его посредстве.

– А сколько ты за них получил?

– Не помню точно. Наверное, двести пятьдесят или двести двадцать пять рупий. Около того.

– Процентов наросло много?

– Кто ж их считал? Раз вещь заложена, уже не надеешься ее когда-нибудь выручить. Чего уж тут считать проценты.

– Ладно. Так я возьму себе эти браслеты? – спросила Бисмилла.