Танцовщица - [35]

Так ест. За день до описанного случая маулви-сахиб пожаловал к Бисмилле-джан. Он сидел на помосте; и вдруг Бисмилле взбрело в голову подшутить над старцем. Она дала знак обезьянке, и та, тихонько подкравшись сзади, прыгнула на плечо маулви-сахибу. Тот обернулся, а как увидел ее, всполошился, бедняга, и с силой толкнул. Дхану покатилась под помост – должно быть, решила убраться подальше – и оттуда принялась скалить зубы и огрызаться на маулви-сахиба, а он погрозил ей палкой. Обезьянка испугалась и бросилась на колени к Бисмилле. Та расцеловала ее и укрыла концом свой шали, а маулви-сахиба в сердцах осыпала бранью, но на ртом не успокоилась – на другой же день придумала ему новое наказание.

– Наказание было заслуженное, – заметил я.

– Как не заслуженное! Загнала маулви-сахиба на дерево, словно перепуганного павиана.

– Нет, маулви-сахиб действительно заслуживал кары, – возразил я. – Вспомните: Кейс[68] любовно прижал к груди пса Лейлы. А маулви-сахиб швырнул оземь любимую обезьянку Бисмиллы. И потом – какая неучтивость! – еще погрозил бедняжке палкой! Ну, разве так поступают влюбленные?

– Однажды вечером часов в восемь я сидела у Бисмиллы-джан, – продолжала свой рассказ Умрао-джан, – Бисмилла пела, я сопровождала пение игрой на тамбуре, а халифа подыгрывал на барабанах табла. В это время пожаловал почтенный маулви-сахиб.

– Где вы пропадали всю эту неделю? – накинулась на него Бисмилла, как только он вошел.

– Что мне сказать в свое оправдание? – ответил он. – Меня трепала столь жестокая лихорадка, что мне бы несдобровать, если бы я так не жаждал увидеть вас! Только страстное желание вновь встретиться с вами помогло мне встать на ноги.

– Подумайте! Значит, если бы не я, вы бы померли?

От этих слов Бисмиллы нас с халифой покоробило.

– Да, к тому дело шло, – ответил маулви.

– О аллах! Вот было бы хорошо!

– Какой же вам прок от моей смерти?

– Мы каждый год ходили бы поминать вас на вашу могилу, пели бы, танцевали, развлекали народ и тем прославляли бы ваше имя.

Немного поболтав в том же духе, Бисмилла снова запела, должно быть, решив, что самое время теперь для газели, которая начинается так:

И в смертный час не смертный страх живет в моей душе,

Твоих ресниц лукавый взмах живет в моей душе.

Маулви-сахиб пришел в восторг. Слезы заструились у него по лицу и закапали с седой бороды. В это время дверь напротив меня отворилась, и вошел какой-то человек среднего роста и крепкого сложения, круглолицый, чернобородый, с довольно светлым цветом лица. Он носил узкий кафтан из тонкой ткани, широкие шаровары, дорогие бархатные туфли, а на плечи у него был накинут тюлевый с вышивкой платок. Увидев его, Бисмилла воскликнула:

– Ах, сахиб! Все мои гости сегодня вернулись без зова. Но вы уйдите прочь. Я не намерена поддерживать знакомство с вами… А где же обещанный красный шелк? Не принесли? То-то вы прятались от меня!

– Нет, госпожа! – смиренно возразил гость. – Дело не в шелке. Но с того самого дня у меня не было ни минуты досуга. Отец мой чувствовал себя очень плохо, и я должен был ухаживать за ним.

– Ну, конечно! Вы ведь так добродетельны! – принялась насмехаться над ним Бисмилла. – Ничуть не сомневаюсь в ваших словах. Только вы забыли сказать, что влюблены в дочку Бабан и украшаете своей особой все ее вечера. Мне все известно, так что не к чему вам выдумывать, что вашему отцу было плохо.

Тут маулви-сахиб вдруг поднял голову и посмотрел на вошедшего. Их взгляды встретились. Маулви-сахиб сразу отвел глаза, а гость задрожал и внезапно покрылся мертвенной бледностью. Поспешно распахнув дверь, он выбежал вон. Как ни звала его Бисмилла, он даже не обернулся.

Бисмилла призадумалась, видимо, догадавшись кое о чем, и на миг сдвинула брови, словно говоря самой себе: «Ну и пусть!» – потом опять запела.

С тех пор я никогда больше не встречала этого человека у Бисмиллы. А маулви-сахиб по-преяшему продолжал бывать у нее ежедневно.

– Да, в прежнее время встречались такие верные поклонники, – заметил я, прервав рассказ Умрао-джан.

– Бисмилла еще пела, как вдруг явился Гаухар Мирза, – продолжала Умрао-джан. – Вероятно он узнал, что я нахожусь здесь. Он принялся пересмеиваться с Бисмиллой. От словесной перестрелки дело дошло до объятий. Но я была не настолько ревнива, чтобы обращать на это внимание. Усевшись между мною и Бисмиллой, Гаухар Мирза положил ей руку на шею и произнес:

– Ты сегодня хорошо поешь. Хотелось бы…

Смотрю, – морщины на лбу у маулви-сахиба задвигались. Гаухар Мирза бросил на него быстрый взгляд и сна чала сделал строгое лицо, потом с силой дернул себя за ухо и отклонился назад, словно испугавшись чего-то. Глядя на эти ужимки, Бисмилла громко расхохоталась, халифа заулыбался, я прикрыла лицо платком, а маулви-сахиб стал мрачнее тучи и даже поднялся, намереваясь уйти. Но Бисмилла сказала: «Сидите!» – и бедняга сел снова.

Подумайте, до чего она была коварна; ведь она старалась внушить маулви-сахибу, будто Гаухар Мирза ее любовник, и все это лишь затем, чтобы старик приревновал ее. Потому-то она и начала пересмеиваться с Гаухаром Мирзой. В этом тягостном заблуждении она продержала маулви довольно долго. Тот сидел словно на угольях, претерпевая жестокую пытку, а у меня от смеха живот заболел. Но, в конце концов, мне стало жаль беззащитного старика, и я прервала эту игру, за что Бисмилла на меня рассердилась. Повернувшись к Гаухару Мирзе, я сказала: