Танатос рулит! - [15]

Зато шрам на личике Алисы стал виден во всех подробностях, и NN поймал себя на том, что ее испорченная красота вызывает горечь, как убитая птица.

— Ну как, Вонючка, теперь можно? — наконец спросила она не без иронии.

Тот с хитрецой покосился на NN, сунул в рот палец, затем выставил его, держа перед собой, словно определял направление и силу ветра. Спустя несколько секунд выдал резюме:

— Рискнем.

Алиса чуть-чуть опустила боковое стекло. Через узкую щель старик поспешно выбросил штуковину, испускавшую розовые вспышки, которая ничего не осветила и на время скрылась из виду. Девушка тут же подняла стекло. Потом «лампа» снова появилась — уже вдалеке, превратившись в мерцающий тусклый огонь, как будто катившийся по земле.

— Хорошо пошла. Давай за ней! — От возбуждения старик засучил ногами и, как показалось NN, слегка обделался. Во всяком случае, запахло еще хуже, чем прежде (хотя хуже вроде было некуда), и NN попросил Алису опустить стекло и с его стороны.

Оба уставились на него, как на безумного. Первым подал голос старик.

— Ты это, дурила, не чуди. Не хватало нам еще коматоз словить. Тогда уж точно никуда не приедем.

— А куда ты надеешься приехать?

— Хоть ты ключ и захапал, но меня-то за дурака не держи, ладно?

— Отодвинься, а то блевать хочется.

— Не нравится?.. Чистоплюй хренов. Когда-то я сам таким был. Имел жену, бл-л-лин, дочку, бл-л-лин, любовницу, бл-л-лин, счета в банке — о, бл-л-лин! — короче, гребаную жизнь…

— А потом? — прервала Алиса его излияния.

— Чего — потом? — с туповатой подозрительностью спросил старик.

— Расскажи ему, что было потом.

— Потом, в одно гребаное утро, какая-то падла просыпается, мать ее, и ты перестаешь ей сниться. И оказываешься здесь, с ног до головы в дерьме. Хуже, чем поганый нищий, — нищему хотя бы подают. Хуже, чем конченый бродяга, — тот может попроситься переночевать…

— Не брызгай на меня слюной, — предупредил NN.

— Какого!.. — взвился старик и в сердцах пнул спинку водительского кресла. — Давай его выкинем на хрен!

— Вонючка! — Алиса резко затормозила, и старик снова ударился о спинку — на этот раз разбитым носом. NN успел упереться рукой в спинку переднего пассажирского кресла. Старик поднял голову и неожиданно улыбнулся — несмотря на кровавые сопли. Потом выставил средний палец без ногтя в направлении лобового стекла.

Розовый огонь стремительно удалялся, становясь едва различимым. В этом было что-то необъяснимо тревожное. В следующую секунду кроссовер уже резко набрал скорость.

23

«А что, если Хан прав?» — думал NN. Но кто теперь для него Хан? Искаженный отпечаток в памяти, ложный образ, одна подделка из многих. Все мы уже мертвы, а вся эта клоунада — просто слишком долго затухающий шум. Интересно, можно ли забыть или не заметить выстрела в голову? Можно ли убивать себя медленно? Случайно или намеренно очутиться в затерянной или скрытой точке разрушения всех законов и связей, сделаться средоточием смерти, из которого уже ничто не выходит наружу и которое непрерывно поглощает чужие воспоминания? Для любого, кто смотрит извне, он уже давно мертв и стал прахом, но его внутреннее время заторможено, практически остановилось, и в эту личную «черную дыру» он будет падать вечно. Как ни крути, таков и есть «тот свет» — навеки поглощенный, изъятый из мира, в который уже никогда не суждено вернуться. И ведь этот неимоверно растянутый, длящийся бесконечно момент умирания даже не назовешь загробной жизнью. Это было неподвижное движение к недостижимой смерти. Как сказал старик, в одно гребаное утро ты просто перестаешь кому-тосниться. Может, даже самому себе?

Между тем носитель откровения продолжал раздражать его обоняние сложными ароматами мочи, пота, старости и больной плоти. Это невольно наводило на мысли о мясе — разлагающемся так легко и быстро с того самого момента, как только оно лишается опеки неуловимой субстанции, которая и есть жизнь. Семьдесят-восемьдесят килограммов ходячей боли и говорящего страдания непрерывно напоминали о том, что окружали его отнюдь не призраки, а существа, пытающиеся уцелеть, хотя наступил их конец света. Конец их света. И NN показалось, что все не так уж плохо. Уцелеть — в этом был смысл. Он коснулся илистого дна. Оставалось выяснить, можно ли от него оттолкнуться.

— …Так я тебе и сказал, — доносилось до него бормотание слева. — Нашел дурака. Нет, приятель, тут каждый за себя… Пускай уж лучше она рулит… У нее танатоса больше…

NN сообразил, что старик все еще пережевывает его вопрос насчет конечного пункта. Вопрос не то чтобы замысловатый, но не без подвоха. В самом деле, кто же захочет въехать из одного чужого сна прямиком в другой? И кто захочет быть незваным гостем? Пойдем дальше: кто паук и кто муха в этой паутине сновидений?

А кем бы хотел быть ты?

Он закрыл глаза. Тьма под опущенными веками ничем не отличалась от тьмы снаружи. Она так же плодила фантомов, и в ней невозможно было спрятаться. Повсюду роились образы, наделенные остаточным свечением. Где-то когда-то он читал или слышал, что надо избавиться от мыслей и ждать появления голубого пятна. Зачем — он не помнил точно, но пятно означало что-то хорошее. Не исключено, так давала знать о себе Мировая Душа. Протягивала к нему спасительный луч, подавляя слабенькое внутреннее зрение, защищая от вопроса, который он задал себе минуту назад: кем он представляет себя в паутине? Вполне вероятно, что его место определяется глубинным, сокровенным, тайным желанием, неотключаемой программой…