Тамерлан. Завоеватель мира - [127]

Удивленный обилием драгоценных камней, Клавихо спросил, где добывают эти великолепные рубины. На это ответил король Бадахшана, провинции на севере Афганистана, находящейся в десяти днях пути от Самарканда, на территории которой находили эти камни.

«И он вежливо ответил и рассказал нам, что недалеко от города Балах и и есть гора, где их находят, и что каждый день [от этой горы] отбивают кусок, а потом их ищут, а когда находят, то осторожно вынимают. [А делают это так]: берут породу, в которой они находятся, отбивают ее понемногу долотом, пока не окажется на поверхности сам [рубин], а потом на точильных камнях [их] отделывают. [Он рассказал также], что тэм, где добываются рубины, сеньор Тамур-бек поставил большую стражу. А этот город Балахия находится на расстоянии десяти дней пути от города Самарканте, в сторону Малой Индии».

Ляпис-лазурь и сапфиры добывали в районе, находящемся чуть южнее[116].

И вот среди этой роскоши была отпразднована свадьба молодой королевской пары по законам ислама и в соответствии с монгольскими традициями. Им выдали великолепные торжественные одежды, а потом одевали и раздевали девять раз, так как это считалось наиболее счастливым числом. Раньше Клавихо видел серебряные блюда, заваленные сластями и пирожными, которые Тимур присылал своим старшим приближенным, и они «укладывались слоями девять на девять, потому что таков был обычай при дарах, которые даровал его высочество». Пока молодая пара меняла одно одеяние на другое, сопровождающие осыпали их драгоценными камнями, рубинами, жемчугами, золотом и серебром. Караваны верблюдов и мулов протискивались сквозь ликующие толпы, привозя все новые дары новобрачным.

Праздники постепенно перешли в настоящую вакханалию. Днем музыканты, акробаты, гимнасты, канатоходцы и клоуны развлекали благородное собрание. Богато украшенные слоны, скаковые лошади и скороходы, длинноногий жираф, подарок египетского посла, дефилировали к общему удивлению. Этот зверь был еще более экзотическим, чем слоны. К вечеру Тимур и его амиры, принцы и принцессы, великие воины и старейшины племени барласов рассаживались перед огромными столами, заваленными жареным конским и бараньим мясом, овощами и фруктами, пирожными и сладостями, и пировали до утра. Когда завершался пир, наступало время удовлетворить иной голод, и в этом не было никаких ограничений. Тимур объявил, что временно отменяются все строгие правила и обычаи, по которым жило общество. Разрешены были любые удовольствия.

Язди говорит, что император торжественно объявил: «Это время пиров, удовольствий и радости. Пусть никто не мешает и не укоряет другого. Пусть богатый не посягает на бедного, сильный на слабого. Пусть один не спрашивает другого: «Почему ты это делаешь?» После этого заявления все отдались тем удовольствиям, которые предпочитали. И все, что делалось, оставалось незамеченным». Арабшах; который был разочарован этими глупостями, отмечает, как все торопились использовать это императорское разрешения для разврата. Здесь он как обычно ударяется в пламенные разоблачения. «Каждый поклонник стремился к предмету вожделения, каждый любовник встречал возлюбленную, никто никого не беспокоил и не пытался гордиться перед низшим… Ни один меч не извлекался из ножен, кроме меча созерцания, ни одно копье не взметалось, кроме копья любви».

Разумеется, даже этим удовольствиям пришел конец. Для Клавихо и его товарищей праздники оборвались внезапно. 3 ноября, после нескольких дней напрасного ожидания последней аудиенции у Тимура, послы получили приказ возвращаться в Испанию. «А посланники сразу заявили протест и утверждали, что сеньор их [еще] не отпустил и не дал ответа их государю королю Кастилии и как [вообще] подобное может случиться».

Но возражений испанцев никто не слушал. Здоровье императора серьезно пошатнулось, и он просто не мог принять их.

«Сеньор был очень болен, лишился языка и находился при смерти, как им сказали люди, знавшие это наверняка. А их торопили потому, что сеньор был при смерти и [хотели], чтобы они уехали раньше известия о его кончине и чтобы не рассказывали об этом в [прочих] землях, по которым пройдут».

Они должны были путешествовать вместе с послом Египта. Однако еще две недели испанцы тянули, страшась возвращаться в Кастилию с пустыми руками после столь долгого посольства. 21 ноября они отбыли домой из Самарканда[117].

* * *

Два месяца полной беззаботности, разнообразных удовольствий и удовлетворения любых желаний закончились. Отъезд Клавихо совпал с окончанием празднования Кани-гиля. Яркое солнце провожало их, прорвавшись сквозь осенние тучи. Великий Тимур издал новый указ. Все законы против неправильного и нескромного поведения, отмененные на время праздника, снова вступали в силу. Больше не было никаких разнузданных удовольствий и буйства. Иностранные послы были отпущены. Империя возвращалась на тропу войны.

Пока разочарованные испанцы ехали на запад, а татарская армия готовилась выступить на восток, осенние празднования сменились мрачными зимними холодами. В качестве наблюдателя и летописца этих памятных дней на лугах вокруг Самарканда Клавихо не имеет соперников. Он был в равной степени удивлен, восхищен, подавлен и разочарован, и все эти чувства, как и многие другие, отражены в его записках, что делает их самым живым и самым точным отчетом. Но когда началась зима, и Тимур занялся последними приготовлениями к самой опасной войне в его жизни, никто не может превзойти яростный и громогласный стиль Ибн Арабшаха.