Тамерлан - [15]

Ненасытность страданиями человеческими Тамерлан сочетал с ненасытностью в сладострастии и, желая выделиться среди прочих эмиров и в этом свойстве своей натуры, завел себе гарем из многих жен и наложниц. Если он убивал какого-нибудь знатного человека, то забирал себе и гарем его, и даже Хуссейн, убив хуталлянского эмира, не взял себе его жен, а подарил их Тамерлану. От многочисленных жен рождались у Тамерлана дети, но все дочери, а сыновей не было, только Джехангир да Омаршейх, которые от умершей Айгюль Гюзель. Правда, много детей у него рождалось мертвыми, и среди них сыновья. Так Аллах беспрестанно наказывал Тамерлана за его беспутство. Но еще большее наказание было ему уготовано, ибо нрав злодея все пуще ужесточался.

Когда Хуссейн и Тамерлан разбойничали на берегах реки Мургаб, тамошние туркмены изловчились взять их обоих в полон. Они усадили их в зиндан, как именуется место для заточения, где под ногами в страшной сырости ползают омерзительные гады. Шестьдесят дней и ночей томились разбойники в том зиндане, тела их покрылись гнойниками, и не было мочи больше терпеть. Тогда Тамерлан взмолился к Аллаху, обещая раскаяться в грехах своих и прекратить злодейства. На шестьдесят первую ночь явился ему во сне тот самый длинноволосый седой сеид, который приходил к нему в болезни, и сказал такое слово:

«Аллах услышал твои молитвы, эмир Тамерлан. Он хотел, чтобы ты до конца дней своих гнил в этом зиндане, но по великой милости своей переменил решение. Завтра ты будешь освобожден, но знай: если не переменишься и не обратишься к добродетели, то рука твоя, коей ты отсекаешь головы ни в чем не повинным людям, одеревенеет, а нога твоя, коей ты попираешь трупы казненных тобою безгрешных жителей, окаменеет. Помни об этом».

На другой день предсказанное сеидом сбылось. Друзья Тамерлана проведали о месте его заточения и с боем освободили его и Хуссейна. Придя в Самарканд, Тамерлан еще шестьдесят дней лечился у сестры своей по имени Кутлуг Туркан-ага, известной знахарки. Она же уговаривала его разлюбить насилие и не алкать больше крови человеческой, но Тамерлан быстро забыл об угрозах седого длинноволосого сеида, посланца Аллаха, и как только оправился, сел на коня, собрал свой тумен, а был он о ту пору уже темником[40], и, взяв с собой неразлучного своего шурина Хуссейна, ринулся искать новой добычи и новых убийств в земле Сеистанской, что к югу от Хорасана[41]. Там и настигла его кара Божья, предсказанная сеидом.

Глава 9. Истадой

Искендер содрогнулся всем телом, испуг был так силен, что потемнело в глазах и мгновенно пересохло во рту, и лишь в следующее мгновенье он догадался, что только его жена Истадой могла так бесшумно прокрасться в комнату, лечь ему на спину и обвить руками.

– Испугался! Испугался! – засмеялась она, целуя его в мочку уха, ласкаясь щекой о его щеку. – Какие красивые буковки, совсем не похожи на чагатайские крючки. Ой! Что это! Смотри, смотри! Они исчезают! Искендер-джан! Они тают!

Она все-таки увидела. Он так надеялся, что она ограничится ласками и не станет заглядывать в его рукопись. Последние слова написанного текста становились незримыми, растаяло слово «Хорасан», стали угасать «Там и настигла»… Искендер успел обмакнуть перо в обычные чернила и поставить точку после слова «сеидом».

– Правда, забавно? – пробормотал Искендер, не зная еще, как объясняться с женой по поводу исчезающего текста.

– Что это? Я никогда не видела ничего подобного.

Ложь всплыла очень вовремя, то есть она и не всплывала, а лежала прямо на поверхности, ее и не нужно было особо выдумывать:

– Старые чернила. Еще из тех запасов, которые я сделал три года назад. Как видишь, испортились и испаряются, едва успеешь что-либо написать. Пытаюсь смешивать их и с тем, и с этим, ничего не получается. Придется выбросить.

Истадой полностью удовлетворилась этим объяснением и вновь принялась, мурлыкая, ласкаться к мужу. Он усадил ее на колени. Лицо Истадой излучало любовь и страстное желание, губы алели, глаза сверкали, но тотчас пелена истомы упрятала их блеск.

«Интересно, если мы теперь насладимся страстью, она забудет об испаряющихся буквах или запомнит их крепче? – подумал Искендер, впиваясь губами в желанный рот Истадой. Он почувствовал холод ее белоснежных зубов, языки сплелись в змеином танце, скользя друг по другу. Обхватив легкое тело жены, уже дрожащее от предвкушения, он встал и понес Истадой в угол комнаты, где были расстелены мягкие кашанские ковры.

Это случилось впервые после того, как у Истадой родился сын, которому Искендер дал имя Малик, и обоим показалось, что это произошло впервые в их жизни, настолько сильно и ярко все было. Спустя некоторое время они лежали, гладя друг друга, будто пьяные, с трудом возвращаясь в реальный мир.

– Как там наш Малик? – спросил Искендер.

– Все в таком же бодром и веселом настроении, – сказала Истадой, накручивая на палец локон своих черных как смоль волос. – И все время говорит мне: «Ага! Ага!» Должно быть, намекает, что ты снова виделся с внучкой хазрета. Как там Бигишт-ага? Все так же пленяет тебя своей неземной красотой?